Увеселительная прогулка - Вальтер Диггельман

— Я бы вам посоветовал опять съездить за границу, в Париж. Вы ведь мне не раз говорили, что сейчас там разгар сезона художественных выставок. Правда, что касается меня, я предпочитаю выставки автомобилей.

— Я действительно в ближайшее время поеду в Париж и в Лондон. Но почему вы мне так настойчиво это советуете?

— Потому что забочусь о вашем здоровье.

— Представляю себе, что вы намерены предпринять, и вовсе не собираюсь вам в этом препятствовать. Я знаю, что мало смыслю в подобных делах, и даже скажу вам больше: если такой человек, как Эпштейн, ввязывается в драку с людьми вашего склада, то пусть воюет на свой страх и риск.

— О том и речь, — откликнулся фон Кенель, — и потому утверждать, будто бы наш брат поступает бесчеловечно, просто неразумно. При жалованье в девяносто шесть тысяч франков о человечности и морали уже не рассуждают.

— И все-таки я думаю об этом Эпштейне больше, чем бы мне хотелось. Что с ним вдруг случилось?

— Ответ очень прост: у Эпштейна развалилась семья.

— Как развалилась?

— Его бросила жена. Прожив с ним семнадцать лет.

— Бросила жена? Но тогда…

— Догадываюсь, о чем вы подумали: у Эпштейна, мол, теперь нет стимула зарабатывать деньги. Нет, нет, дело не в этом. Причины гораздо глубже. Брак, семья — это ячейка нашего общества… Знаете, я не удивлюсь, если через год мне сообщат, что Эпштейн без цели слоняется по свету…

— Вы не перестаете меня изумлять.

— Чем же это?

— Изо дня в день вы разыгрываете из себя холодного, непроницаемого менеджера, и вдруг оказывается, ваши мысли заняты отнюдь не только выгодами концерна.

— Да помилуйте, господин доктор! — воскликнул фон Кенель. — Дельному менеджеру необходимо знать, почему интересующие его люди поступают так, а не иначе. Для этого я содержу целый штат специалистов. Зачем же мы, по-вашему, так печемся о семейном благополучии наших сотрудников, зачем наняли особого консультанта по вопросам брака?

— Что вы знаете о семейных обстоятельствах Эпштейна?

— Все, что мне нужно знать.

— А откуда вы это знаете?

— От его жены.

— Как то есть от жены?

— Не так уж трудно найти подход к женщине, которая собирается разводиться.

— Значит, у вас есть свои агенты?

— Я прикидываю в каждом конкретном случае, как бы я мог получить необходимую информацию.

— А в данном случае?

— Мы дали большой заказ преемнику Эпштейна. Он фотограф, снимает новинки моды и техники.

— И этот человек все вам рассказал?

— Его прямо распирало от счастья и гордости, что он получил заказ именно от нас, работодателей его соперника. Он полагал, что своей откровенностью сильно навредит сопернику.

— Что ему и удалось.

— Нет.

— Но вы же хотите, чтобы Эпштейн ушел?

— Этого хочу не я, а сам Эпштейн. И теперь я знаю, что пытаться удержать его — бессмысленно. Я знаю Это, потому что тот тип продал нам его с потрохами.

— Dégoûtant![9]

— Вы совершенно правы, от всего этого просто тошнит. Вообразите, Эпштейн был в Париже и там наговорил на магнитофон историю своей жизни, любви и брака… Со всеми подробностями. А тот человек сделал копию этой пленки и передал ее нам.

— Тяжелая история?

— Мы тоже сделали копию, и если хотите…

— Нет, нет!

— Вы можете в любую минуту затребовать пленку в нашем психологическом отделе.

Подумав немного, доктор Куттер медленно произнес:

— После всего, что я узнал от вас, я бы посоветовал Эпштейну как можно скорее оставить свой пост.

— Что ж, посоветуйте ему это, если он еще зайдет к вам, — ответил фон Кенель. Он встал, взглянул на часы и сказал: — Боже мой, я еще час назад должен был открыть заседание строительной комиссии.

— Так идите же, идите, — сказал Куттер и, как только фон Кенель ушел, вызвал секретаршу.

— Завтра я уезжаю в Париж трансъевропейским экспрессом. Закажите мне, пожалуйста, билет и номер в каком-нибудь отеле.

— На какой срок?

— На неопределенное время, — ответил Куттер.

20 октября, 19 часов 15 минут

КАБИНЕТ ЭПШТЕЙНА

— Дамы и господа, — с некоторой торжественностью начал Эпштейн. — Теперь вы знаете, как обстоит дело: итак, руководство желает, чтобы мы изменили взятый нами в последнее время курс и, если так позволено будет выразиться, легли на курс Зайлера.

— Вы опасаетесь, — спросил Кремер, — что совет директоров вернет Зайлера?

— Или Зайлер, или я, — ответил Эпштейн.

— Такой альтернативы не существует, — вставил Клейнгейнц.

— Для меня ситуация ясна: если вернется Зайлер, я уйду. Как поступите вы — это решать вам, не мне. Я вас прошу только об одном — не думайте, что я жду от вас сверхчеловеческих подвигов, я вовсе не ожидаю, что вы встанете за меня горой, каждый из вас, возможно, в чем-то несогласен с тем, как мы работаем, я не уверен, что все вы одобряете нынешний курс, и потому прошу вас…

Эпштейну не дали договорить, сотрудники не желали дальше слушать и в один голос заявили:

— Пусть это дерьмовое издательство поцелует нас в…

— Благодарю вас, — сказал Эпштейн. — Тогда поговорим о том, что мы даем в завтрашнем номере.

Между 23 и 30 октября, в различное время дня

КАБИНЕТ КОММЕРЧЕСКОГО ДИРЕКТОРА ФОН КЕНЕЛЯ

— Не в моих привычках долго ходить вокруг да около, — сказал фон Кенель. — Садитесь, пожалуйста. Что позволите вам предложить — виски или какой-нибудь безалкогольный напиток, сигареты? Не стесняйтесь, прошу вас.

— Мне пока ничего не хочется, — ответил Кремер и сел.

— Предстоят решительные перемены в составе редакции, — заявил фон Кенель и тоже сел.

— Могу себе представить, — проговорил Кремер.

— Что вы можете себе представить?

— Тиражи упали.

— Откуда вам это известно?

— Эпштейн сказал.

— Эпштейн сказал это?

— Да.

— Удивительно.

— Почему?

— Потому что, в конце концов, это его вина.

— Его вина?

— Это вопрос решенный, и обсуждать его мы не будем. Какого вы мнения об Эпштейне?

— Свое мнение о нем я сообщу только ему.

— Что ж, это достойно уважения!

— О чем вы намерены со мной говорить?

— Эпштейн хочет уйти.

— Эпштейн должен уйти.

— Эпштейн хочет уйти и должен уйти, он должен уйти и хочет уйти.

— Потому что возвращается Зайлер!

— А это вы откуда изволите знать?

— Я достаточно долго проработал в этой лавочке.

— Вы выражаетесь удивительно откровенно.

— Врать не имеет смысла.

— Если Эпштейн уйдет, вы уйдете тоже?

— Я уйду, если придет Зайлер.

— Зайлер придет во всяком случае. Даже если Эпштейн останется.

Кремер встал.

— А вы не боитесь, что подобная замена повредит репутации издательства?

— О чем вы говорите?

— Такой факт, как замена главного редактора, не скроешь, придется объяснить причины и выдержать очень резкую критику.

— О господи, — вздохнул фон Кенель, — мне бы ваши заботы.

— Коллеги из других газет, читатели…

— Кто, кто? Журналисты? Знаю я этот сброд. Уж поверьте. Сказать вам, что в газетном деле самое скверное? То, что его нельзя делать без редакторов и журналистов. А жаль!

— Итак, общественное мнение вас не интересует?

— Лишь в самом конце программы, — ответил фон Кенель. — Когда мой стол уже совершенно чист и делать мне больше нечего, тогда я могу поинтересоваться общественным мнением. Так, для развлечения.

— И вам безразлично, что будут писать конкурирующие газеты?

— Если эти борзописцы найдут материальчик для ядовитых комментариев, пусть их строчат что угодно, мне не жалко.

— Что ж, тогда все в порядке.

— Значит, вы тоже уходите?

— Надеюсь, мы сумеем договориться, — сказал Кремер.

— Каким образом?

— Вы не можете от меня требовать…

— Я требую от вас соблюдения договора.

— То есть?

— То есть о своем уходе вы должны заявить за четыре месяца.

— Если вернется Зайлер, то нет.

— Суд вас не защитит, господин Кремер.

— Вы не вправе требовать от меня сотрудничества с Зайлером.

— Договор не предусматривает вашего участия в решении вопроса о найме сотрудников.

— Это понятно.

— Если вы предпочитаете увольнение без предупреждения, пожалуйста, сморозьте какую-нибудь отчаянную глупость…

— Чтобы вы могли уволить меня без предупреждения?

— Не выплачивая вам жалованья за четыре месяца.

— Вас прежде всего интересуют деньги?

— Не только. Если уйдете вы один, ущерб будет невелик.

— А если я сманю за собой еще нескольких коллег?

— Вот это уже могло бы иметь тяжкие последствия. Но этого я не опасаюсь.

— У вас и нет оснований опасаться.