Мой дед Иосиф Сталин. «Он – святой!» - Евгений Джугашвили

Кстати, тут же отмечу, что Н. Сванидзе с радиостанции «Эхо Москвы» на этой схеме не обозначен. Это понятно, потому что к семье жены И.В. Сталина он не имеет никакого отношения. Несмотря на это, он публично не отрицает своего родства (хотя никогда и не заявлял о своем родстве) и даже снялся в роли Алеши Сванидзе. В своем кругу значится родственником Сталина по линии жены Екатерины Сванидзе.

В начале 1972 года я познакомился с Давидом Гамрекели и его женой Ниной. Близкие и друзья называли ее «Бубусей». Мне рассказывали, когда они в Кобулети шли по пляжу, то нельзя было от них оторвать взгляда. Прекрасная пара! И красивая, и знаменитая. Д. Гамрекели вначале был солистом в Тбилисском театре оперы и балета имени З. Палиашвили. Затем И.Сталин перевел его в Москву в Большой театр. Преподавал в Московской Консерватории.

Они жили на Садовом кольце на Кудринской улице. Нина (Бубуся) организовала ужин. Давид рассказал, что довольно часто пел за столом вместе с И.Сталиным. «Слух у него, – вспоминал Гамрекели, – был отличный и пел он низким голосом». Я спросил в ходе разговора: «Перед спектаклем, наверное, Вы прослушиваете пение мастеров оперы?» – «Да нет! – рассмеялся Давид, – я скорее слушаю частушки!»

Я уже собрался уходить, когда Бубуся вскрикнула: «Датико, а Женечке не подаришь свою пластинку?». Давид достал пластинку и глубоко вздохнув, сказал: «Когда у тебя будет время, послушай». На пластинке он написал: «На добрую память дорогому Евгению от Д. Гамрекели, 28/1-72. На одной стороне пластинки: «Давид Гамрекели» Р. Леанкавалло, пролог к опере «Паяцы», дуэт Недцы и Сильвио из оперы «Паяцы», Недда – О. Кузнецова. Ария Каскара из оперы «Заза». На второй – Давид Гемрекели. З. Палиашвили – ария Киазо из оперы «Даиси» П. Чайковский – ария Мазепы из оперы «Мазепа»; Н. Римский-Корсаков, песня веденецкого гостя из оперы «Садко».

Неповторимый и незабываемый голос Давида Гамрекели иногда звучит у меня дома. Чаще всего, когда приходит мой внук Сосо – наш «маэстро», главный специалист и ценитель оперы и классической музыки.

Будучи беременной вторым ребенком Нана, воспользовавшись моим отсутствием (я был в командировке на полигоне в Казахстане), по-быстрому сделала аборт. Когда я узнал, было поздно «махать кулаками». Я пригрозил ей, что если она и на третьей беременности проявит свою самодеятельность, получит развод. Угроза подействовала. Она заявила: «Тогда найди мне профессора, и заслуженного». Нашел я профессора Фарбера Наума Абрамовича. Он понял тревогу Наны и мою. «То, что я Заслуженный, – сказал он, – я покажу свои документы». – «Нет, – решительно возразил я, – так дело не пойдет. Вот если бы у Вас была медаль, неважно какая. Медаль убедит ее лучше». – «Медаль найду, – пообещал профессор, – и нацеплю на пиджак». Договорились, что во время осмотра он незаметно для нее, как бы случайно, откинет борт своего белого халата. Встреча и осмотр прошли, как было задумано. Состояние Наны у Фарбера не вызывало никаких беспокойств. В заключение он при мне сказал: «Ваша жена успешно родит, не беспокойтесь, у нее все хорошо». Покидая больницу, Нана многозначительно сказала: «Вот теперь другое дело. Заслуженный!»

Ближе к родам в июле месяце я старался быть чаще дома. Мы с Наной решили, если родится мальчик, назовем его Яшей, если будет девочка, дадим имя моей мамы – Оля. Не помню, через кого, но знал, что в это же время собирается рожать и моя сестра Галина. В один из дней звонок из Москвы. Мой товарищ говорит, что Галина родила сына. «Так, – думаю, – наверняка она его назовет Яшей. Что же получается? Два Яши Джугашвили. За кем бы она ни была замужем, свою фамилию она не поменяет и сыну даст фамилию Джугашвили». Так размышлял я, стоя у телефона. В трубке снова: «Алло! Евгений, ты слышишь? Галина родила пацана». Я спросил, знает ли он, как она назвала его. В ответ: «Знаю. Она назвала его Селимом». Муж Галины – араб из Алжира. Имя Селим – арабское имя. В честь кого дали такое имя, мне неизвестно. Я положил трубку и, обращаясь к Нане, улыбаясь во весь рот, воскликнул: «Нана! Иди и роди нам Якова». Яша родился 14 июля 1972 года.

В санатории «Сакартвело» рано утром до завтрака мы иногда на надувной лодке, которую привозили из Тбилиси, отправлялись на рыбалку. На базаре покупали нехитрое местного изготовления устройство «самодур». Оно представляло собой леску, намотанную на пенопластную основу с несколькими крючками на конце. К каждому крючку крепилось перышко с красной нитью. Каждый имел по «самодуру». С вечера тщательно готовились, каждый проверял свою леску. Распускали «самодуры» далеко от берега. Мне и Бесико везло больше, чем Яше. Нам иногда приходилось вытаскивать по несколько штук ставрид. Яше – никогда, он просто скучал, зевал и поглядывал на далекий берег. Наконец ему «надоела эта рыбалка». «Слышь! – обратился он ко мне, – греби к берегу, завтракать пора». На следующий день мы вновь отправились на рыбалку. Достигнув своего места, бросили якорь – камень, который чуть не утащил меня с собою. Пока я возился с якорем Бесико и Яша разматывали свои «самодуры». Вдруг я увидел на лице Виссариона его «безумно расширенные глаза». «Падре! Что-то попалось очень большое!» Его глаза и сейчас стоят передо мною. Оказалось на двух крючках у него по одному катрану. Еле их вытащили. У Яши – опять ничего! Выходя на берег, он заявил, что заниматься мудистикой он больше не собирается. Он лучше полежит на пляже.

Совершенно случайно на главной улице Кобулети недалеко от «Сакартвело» в небольшом ресторанчике мы с Виссарионом обнаружили свежую кефаль. План созрел мгновенно! Купили 6 штук, незаметно для Яши рыбу спрятали в холодильнике. Вечером, как обычно, начался разговор о завтрашней рыбалке. Яша демонстративно смотрел телевизор и не проявлял никакого интереса. Наконец он, уходя спать, сказал: «Вставайте когда хотите, берите что хотите. Но меня не будите. В гробу я видел вашу рыбалку. Поняли?»

Рано утром, пока Яша спал, мы достали из холодильника нашу кефаль и уплыли, плавали мы целых полтора часа, пока на пляже в панаме не появился Яша. «Пора, – сказал Виссарион, и я начал грести к берегу. Обычно на пляже дети гурьбой встречали наше возвращение – посмотреть на пойманную рыбу. Встречал нас и Яша с идиотской улыбкой. Дескать, ну-ка, ну-ка, покажите вашу мелочь для кошки.

Мы причалили, Виссарион вышел на берег и, складывая весла, сказал Яше, так, между прочим, что улов в лодке. Я в это время стал бросать рыбу на берег к толпе ребят. Яша растолкал детей и улыбки как не бывало. «Блин! Да это же кефаль!», – оторопел он. «Ну да! – спокойно ответил Виссарион. – Ну и что!» Я тоже вылез из лодки и, пока Яша собирал и пересчитывал наш «улов», мы с Бесико громко продолжили разговор, будто начатый еще в море: «Яковлевич, оказывается, кефаль любит хлеб». – «Да, – соглашаюсь я, надо в следующий раз побольше его взять». Яша превратился в слух. Он ловил каждое слово. А я продолжал и довольно громко: «Так ты теперь понял, – обратился я к Бесико, – где ходят ее косяки?» – «Вон там», – небрежно махнув рукой в сторону горизонта, сказал Бесик. На кухне рыбу пожарили, угостили соседей. Короче говоря, «рыбалка» имела оглушительный успех. В течение дня Бесик и я еще долго судачили по поводу «пойманной» кефали и ждали результата. Проше день и к вечеру после ужина в поведении Яши была замечена странная перемена: перестал смотреть телевизор, ходит какой-то задумчивый. Не заболел ли? Но когда он притащил целую буханку белого хлеба, да еще спрятал ее, стало понятно – Яша готовится «выйти в море».