Государи и кочевники. Перелом - Валентин Фёдорович Рыбин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ах, Николай Григорьевич, — произнесла она, приложив платочек к глазам. — Да как же так? Зачем же вам надо было бросаться в бой? Вы же никогда прежде не стреляли.
Всхлипнула стоявшая рядом с графиней старшая сестра милосердия Трепетова. Затоптался на месте и завздыхал Шаховской.
— Прекратите панихиду, — тихо, но со злостью выговорил Скобелев. — Здесь поле боя, а не Смоленский монастырь. Приказываю вам, Шаховской, немедленно похоронить генерала.
Жесткий, сдавленный голос командующего сразу привел всех в себя. Труп положили на носилки и унесли. Вечером погребли в яблоневом саду. Дали прощальный залп. Сад назвали именем генерала Петрусевича.
Графиня на похоронах стояла рядом с командующим. Едва закончилась траурная церемония, сказала ему:
— Черствый вы человек. Мне передали, что это вы толкнули неопытного Петрусевича на верную гибель.
— Стыдитесь, голубушка, — одернул ее Скобелев. — Всякий мужчина считает за честь послужить царю и отечеству, а вы о генерале говорите как о голопузом младенце, прости меня господи.
— Вы не должны были отрывать Николая Григорьевича от его забот, — не сдавалась Милютина. — Отец мой, Дмитрий Алексеевич, высоко ценил Петрусевича как интенданта и топографа и всегда называл гражданским человеком.
— Графиня, умоляю вас, смиритесь с потерей. Я не меньше вашего скорблю. Ведь он был моим помощником. Потери близких нам людей неизбежны. Жизнь — жестокая штука: иногда выкидывает такое, что и умом не понять. Слышали о смерти Ольги Николаевны?
— Да, Михаил Дмитриевич, — отозвалась с участием графиня и, помолчав, прибавила: — Мне кажется, смерть вашей матери и варварский поступок офицера Узатиса ожесточили вас… Но, генерал, любите хотя бы своих близких!
— В вас я души не чаю, графиня, — усмехнулся Скобелев, — но вашего капитана Студитского…
— Напрасно вы так о нем, — конфузливо поежилась графиня.
— Ладно, прощайте и берегите себя, — откланялся Скобелев, сел на коня и поехал на командный пункт.
Он был в бешенстве от ее упреков, наставлений и оттого, что погиб не просто генерал, но начальник тыла.
— Эристов! — крикнул Скобелев, поднимаясь на стену крепости. — Идите и прикажите открыть огонь по Денгли-Тепе из всех орудий одновременно!
— Господин генерал, — заволновался полковник, — но в крепости не только джигиты, но и дети, женщины, старики!
— Я приказываю, полковник! — вскричал Скобелев. — Выполняйте приказание!
Эристов удалился и передал приказ связным. Минут через пятнадцать прогремел оглушительный залп. Над Денгли-Тепе образовалось черное облако дыма и пыли.
— Я разнесу эту чертову цитадель в клочки! — грозно выговорил Скобелев. — Это мой салют Петрусевичу!
Второго залпа не последовало. Полковник Эристов, подчиняясь настойчивым требованиям офицеров, отменил варварское распоряжение командующего. Скобелев спустился с командного пункта и заперся в глинобитной келье. С минуту он сидел на раскладной кровати, положив локти на стол. Не в силах унять возмущения, встряхивал головой. Затем стукнул кулаком по столу и вынул из полевой сумки лист бумаги. Написав первую строчку: „Главнокомандующему Кавказского военного округа, Великому князю Михаилу“, тяжко вздохнул. „Нет, не простят мне гибель генерала, — подумал тоскливо. — Цена его жизни — взятие крепости. Только осада и замирение текинцев могут в какой-то мере оправдать смерть Петрусевича!“ И застрочил дальше: „По долгу присяги доношу, что взятие Геок-Тепе есть дело крайне серьезное, требующее сосредоточения достаточных средств, осмотрительности и счастья: может быть, разве неприятель бросит укрепление, что в Средней Азии бывает редко… Как только в Самурском будет сосредоточено двухмесячное довольствие и остальные войска и запасы, немедленно будет приступ-лено к ускоренной осаде неприятельских укреплений: причем поведу дело настойчиво и, насколько возможно, быстро…“[24]Выйдя из комнатушки, командующий окликнул Эрделп и велел телеграфировать текст в Тифлис.
— Заодно распорядитесь от моего имени, чтобы послали гонца за Гродековым, — приказал Скобелев. — Пусть доставку провианта возложит на своих помощников, а сам немедля едет сюда!
Но ни оправдательная телеграмма князю Михаилу, ни приказ об отзыве Гродекова ни в коей мере не успокоили его, не привели в равновесие. Он чувствовал себя оскорбленным и униженным. Большие осуждающие глаза графини и ее упреки корежили Скобелева. При мысли, что кто-то из офицеров, он не знал, кто именно, приказал отставить ураганный огонь, у Скобелева сжимались пальцы в кулаки.
— Белошвейки несчастные! — выговаривал он с усмешкой. — Кисейные барышни, а не офицеры!
Не в силах остудить в себе все время закипающую кровь, он отдал распоряжение собрать штаб, с приглашением всех командиров подразделений.
Офицеры съехались в Самурское укрепление. Эристов выстроил их, скомандовал „смирно“. Командующий не подал команды „вольно“. Подумал, подходя к строю: „Пусть постоят по стойке „смирно“. Сказал, заложив руки за спину:
— Может, вовсе зачехлим пушки и будем ждать, пока противнику надоест сидеть в крепости и он выйдет с поднятыми руками? Не нравится мне, господа, ваше сердоболие! Война есть война. Самое неизбежное в ней — смерть. Кому первому пришло в голову отменить мой приказ, прошу выйти из строя!
Офицеры замешкались. Князь Эристов, не желая выдавать виновных, ибо их было много, сделал шаг вперед.
— Значит, только вы? — усмехнулся командующий. — Ну что ж, я отстраняю вас, господин полковник, от командования.
XII
В крепости в числе двадцати тысяч джигитов не менее трети поддерживали сторонников мира. Их возглавлял хан Мамед Аталык — старый, заслуженный воин. Звание „отец парода“ он получил за мудрость, справедливость, сдержанность и многие другие качества опытного мужа.
После первых стычек и пролитой крови он собрал у холма своих джигитов.
— Люди! — провозгласил он. — Не их страха за себя собрал я вас! Мне за семьдесят, мои дни сочтены. Совесть велит покаяться мне перед аллахом, вот и пришел я сказать вам — совесть моя чиста, ибо я не занес меча над головой своих благодетелей — русских. Много лет они привозили моим людям хлеб и ткани, железо и посуду. Много лет мои люди посылали в Россию шерсть и каракуль, ковры и коней. Но почему же теперь мы встречаем русских несговорчивостью и ружейным огнем?!
— Хан-ага! — послышалось из рядов, стоящих у холма. — Надо открыть ворота и вывести всех, кто не хочет воевать!
— Нурберды и ишан обманным путем загнали нас в крепость! Выпусти нас, Аталык! Туркмен на свободе — птица с крыльями!
— Хан-ага, Нурберды давно умер! Надо ли нам слушаться его сына Махтумкули, безусого младенца, — выкормыша англичан?!
Аталык подождал немного, пока поутихнет толпа, и заговорил снова:
— С каждым днем сторонников наших становится все больше! Вот и хан Оразмамед, после того как познакомился с русскими, перешел на нашу сторону! Еще не поздно нам сбросить английских холуев и просветлить глаза народу! Гоните от себя продавшихся!
Внезапно толпа пришла в движение, послышались возмущенные крики и взаимные оскорбления. Это