Открыть ящик Скиннера - Лорин Слейтер

— Я подумал: «Вот человек, который изучает проблему любви, а я в любви несчастлив; мне следует стать его учеником».

Так Александер и сделал. Он написал письмо Харлоу и был приглашен в Мэдисон, где и защитил магистерскую и докторскую диссертации. Александер всем сердцем рассчитывал узнать хоть что-то об узах, которые связывают людей друг с другом.

Он пересек всю страну, поменяв холодный штат на еще более холодный, хотя в то время он этого не знал. По прибытии в лабораторию Харлоу он немедленно получил задание наблюдать за поведением выросших без матери обезьянок и фиксировать, сколько раз те кусали или еще как-то обижали своих детенышей. Александер наблюдал за обезьянами, но еще более внимательно он наблюдал за самим Харлоу.

— Он был ужасным пьяницей, — говорит Александер. — Он был всегда, всегда пьян. Я гадал: что может довести человека до такого желания отгородиться от мира? Я много думал об этом. Я пришел в лабораторию Харлоу, желая изучать любовь, но кончил тем, что занялся аддикцией.

Началась война во Вьетнаме. Александер, к этому времени разведшийся, оставил жену и двух маленьких детей и перебрался в Канаду, потому что, как говорит он сам, «я сделался радикалом. Я не мог больше жить в этой стране». На другой стороне границы он сделался старшим преподавателем университета Саймона Фрэзера, и случилось так, что ему поручили вести курс по героиновой аддикции, о которой он мало что знал. Он стал интерном в наркологической клинике в Ванкувере, и именно тогда он начал рассматривать наркоманию как вовсе не фармакологическую проблему.

— Я особенно хорошо запомнил одного пациента, — говорит Александер. — На Рождество он работал Санта Клаусом в молле. Он не мог выполнять свою работу, не получив большой дозы героина. Он вкалывал себе наркотик, влезал в красно-белый костюм Санта Клауса, натягивал черные пластиковые сапоги и улыбался шесть часов без перерыва. Я тогда начал подозревать, что современные теории о злоупотреблении психоактивными веществами неверны; люди принимали наркотики не потому, что находились в фармакологической зависимости, а потому, что наркотик был единственным надежным способом приспособиться к трудным обстоятельствам.

Такой взгляд нарушал и существовавшие тогда, и имеющие хождение сейчас теории, хотя современные авторы неизменно совершают ритуальные поклоны в сторону «комплексных факторов». Достаточно почитать посвященную наркомании литературу, чтобы заметить: все труды начинаются с признания огромной роли, которую играет окружение, чтобы незаметно соскользнуть в неизбежное обсуждение электрических и химических каскадов в человеческом мозге — там, где, по Харлоу, находится сердце, ответственное за эмоции.

В 1950-е годы проводилось множество весьма убедительных исследований физиологических механизмов аддикции; это направление преобладало тогда, преобладает оно и теперь. В 1954 году в университете Макгилла двое молодых психологов, Джеймс Олдс и Питер Милнер, первыми обнаружили, что белые лабораторные крысы с маниакальным упорством нажимают на рычаг, чтобы получить электрическую стимуляцию «центра удовольствия» в мозгу. За этим открытием последовало несколько знаменитых вариаций эксперимента: такие ученые, как М. А. Бозарт и Р. А. Вайс, предоставляли животным с помощью катетера самим вводить себе наркотик, и те постоянно пребывали в состоянии наркотического опьянения, при этом медленно умирая от голода. После таких демонстраций в буквальном смысле не оставалось ничего, кроме косточек и усов. Еще один эксперимент состоял в том, что белые лабораторные крысы получали опиум, если ради этого были готовы пересечь металлическую пластину, бьющую током. Небольшое пояснение насчет анатомии крыс: подушечки лап, хоть и кажутся кожистыми и огрубевшими, имеют примерно столько же нервных окончаний, как и головка пениса, поэтому очень чувствительны к боли. И все же грызуны преодолевали заряженную пластину, дергаясь и визжа, и падали на противоположной ее стороне, припав к трубочке, по которой поступал наркотик.

Что ж, это было убедительным свидетельством фармакологической действенности определенных веществ, не так ли? И убедительным свидетельством того, что аддикция — физиологическая неизбежность. В конце концов, те же эксперименты можно воспроизвести на обезьянах, да и что касается людей, аналогичные примеры имеются в изобилии: опустившиеся личности, встречающиеся на городских улицах и роющиеся в помойных баках. Александер, впрочем, читал о результатах исследований, и они его не убеждали. Он следил за работами Олдса и Милнера. Эти двое психологов стали знамениты; может быть, мне следовало бы сделать их главными героями этой главы, а не второстепенными персонажами. Александер же был практически никому не известен. Олдс и Милнер решили найти в мозгу «центры удовольствия»; они выдвинули гипотезу, что таковые расположены в субретикулярной формации. Они стали распиливать черепа крыс и вводить в мозг размером не больше фасолины крохотные электроды, крепя их сначала хирургическим клеем, а затем, для большей точности, миниатюрными ювелирными винтиками. Их интересовало, что теперь случится, а случилось вот что: крысы обожали микроразряды в мозгу. Если электрод перемещался чуть-чуть вправо, животное делалось необыкновенно кротким; если электрод смещался чуть-чуть влево, крыса буквально пыхтела от удовольствия; при смещении вниз крыса начинала непрерывно лизать свои гениталии; при смещении вверх у нее резко возрастал аппетит. Олдс и Милнер предположили, что «центры удовольствия» расположены в разных точках мозга, и доказали это, продемонстрировав, что когда крысы получают возможность сами нажимать на рычаг, посылающий импульсы в их обнаженный мозг, они делают это до шести тысяч раз в час, если электрод введен в правильную точку.

«Правильной точкой», как оказалось, является срединный пучок переднего мозга. Это и есть, с гордостью заявил Олдс, «центр удовольствия». Я сама отправилась посмотреть на этот узел: удовольствию трудно противиться. Мой приятель, работающий в лаборатории, представил меня другому сотруднику той же лаборатории, и мне было разрешено наблюдать, как у подопытного животного была отогнута мозговая оболочка и стали видны извилины, в которых обитают познание и воля; вот они — серые ниточки, образующие сеть удовольствия — на удивление невзрачные.

Александер тем временем консультировал пациентов, злоупотребляющих героином, по большей части бедных и недовольных жизнью. Почему, размышлял Александер, если центр удовольствия так легко стимулировать фармакологически, если нас так легко завоевать, почему только часть людей, употребляющих наркотики, становится аддиктами? Ведь все мы обладаем этим восхитительным, хоть и невзрачным срединным пучком переднего мозга. Александер помнил о том, что забывали другие исследователи в 1960–1970-х годах, когда на обложках многих журналов появились изображения этой только что открытой страны удовольствия — мозга на голубом стебле. Александер знал, что физиологические «факты» существуют в комплексе с эмоциональными и социальными обстоятельствами; фармакология связана с везением и погодой, совпадением и прибавкой в зарплате, белой бородой и пластиковыми игрушками в подарок. Он все это знал, но не имел доказательств. Ему требовались доказательства.

Многие психологи и фармакологи начали выдвигать гипотезы по поводу природы аддикции, основываясь на обнаружении центра удовольствия. Наркотики, возможно, являются химическим аналогом вживляемых в мозг электродов. Они возбуждают дремлющий срединный пучок переднего мозга, заставляя его жаждать все больше и больше наркотика, подобно тому как почесывание укуса комара заставляет его только сильнее чесаться.

Это простое объяснение, однако оно не особенно конкретно и научно. На фармакологическом уровне ученые обнаружили интересные вещи. В наших головах имеется небольшая фабрика, производящая эндорфины, очень похожие на опиоиды, — естественные обезболивающие; фабрика вырабатывает также допамин, серотонин, которые, как известно, ответственны за спокойствие и разумность поведения. Наш организм сам по себе вырабатывает в умеренных количествах эти полезные вещества — столько, сколько нужно для нормального функционирования. Однако когда мы начинаем пользоваться импортом — скажем, вводя в сбалансированный кровоток мексиканский героин или чилийский крэк, — наше тело думает: «Ну, теперь можно и отдохнуть». Организм перестает производить наши собственные естественные лекарства и полагается на внешний источник, точь-в-точь как при неразумной внешней экономической политике, которая в конце концов оставляет нас без внутренних ресурсов. Другими словами, наше тело привыкает к синтетическим веществам и перестает производить естественную продукцию. Это и есть так называемая нейроадаптивная модель; согласно ей наркотики неизбежно разрушают нашу гомеостатическую систему и заставляют нас полагаться исключительно на внешние источники.