Охотники за головами - Мишель Креспи

Он вздохнул:

– Да, но я же не знаю, что вы там нахимичили с компьютерами. Дельваля со мной нет, а наш друг Хирш запросто повесит мне лапшу на уши, и проверить я не смогу. Сделать вид, будто ничего не было, согласен. Да только это невозможно. Вы что-то сделали, а я в точности не знаю что; очень досадно…

– Мы ничего не сделали, нам не удалось войти в программу, – сказал Хирш. – Они защищены.

– Расскажи кому-нибудь другому! Не пришли же вы только затем, чтобы стащить старое досье.

– Даю слово, – сказал Хирш.

Шарриак вспылил:

– Твоим словом только подтираться! Здесь война, гражданская. Ты даешь слово, а как только бедняга поворачивается, стреляешь ему в спину.

– В таком случае не вижу выхода, – заметил я.

Шарриак переложил ружье.

– Когда говорят, что нет решения, это значит, что решение не нравится. А оно всегда есть. А то и несколько. Более или менее неприятных. А, кажется, одно я уже нашел… Пинетти, возьми это досье, отнеси в номер Карсевиля и спрячь, но не очень старайся. Потом возвращайся.

Мне полегчало оттого, что он, похоже, отказался от своих убийственных проектов.

– Это еще один план?

– Ничуть. Ты слишком много смотришь телевизор. В конце фильма плохой герой рассказывает о своих замыслах, а хороший ускользает, и все замыслы рушатся. Если не считать, что хороший – это я. И конечно, я не буду ничего объяснять. Остановим маятник и возвратимся к тому, что происходило полчаса назад: ты – в своей комнате с украденным досье, и ничего не случилось.

Он, естественно, тотчас предупредит дель Рьеко, и мне придется объяснять, как документы очутились в моей комнате. Никто не поверит в невероятную историю с ружьем. Шарриак был прав: ничего бы не случилось. Разве что открылись мои достойные сожаления действия, меня бы сразу прогнали под свист и улюлюканье и навеки внесли в черный список.

Это было совершенно недопустимо. Надо заставить Шарриака болтать до изнеможения. Этот тип обожал слушать себя, распускать хвост, любуясь своим отражением в зеркале. А если он уверился в том, что контролирует ситуацию, ему захочется ее посмаковать. В этом – мое спасение.

– Ну и что же дальше? – спросил я.

Шарриак принял озабоченный вид. Но желание покрасоваться было сильнее, и он поддался ему, начав противоречить сказанному им же несколько секунд назад, намного более разумному, между прочим.

– Жером… Ты представляешь, как я разочарован. Пинетти отнесет досье, мы трое остаемся здесь. Затем я зову дель Рьеко и выкладываю ему все как есть: что ты вернулся за документами, украв до этого некоторые из них. А я обнаружил список завтрашних тестов. Или, скорее, ты его нашел, а я тебя с ним поймал. Он там, на столе. – Он указал концом ствола на оранжевую папку. – Очень забавно. Среди всего прочего, они хотят заставить нас играть в мажонг. Одному Богу известно зачем. По-моему, шахматы более уместны. Тот, кто играет в шахматы, не может быть совсем дураком: по крайней мере он знает, что нужно предвосхищать ходы противника и, главное, нельзя никогда его недооценивать. Тебе известно, что чемпионы прекращают игру, когда видят у противника выигрышный ход, даже если тот сам не подозревает о нем и собирается играть по-другому? Это – великое дело. Приписывать противнику свой собственный интеллект. Меня это восхищает.

Шарриак снова увлекся, и возобновился словесный поток. Я выжидал момент, когда мышцы его руки неуловимо расслабятся, и постарался еще больше рассеять его внимание.

– Мы не в шахматы играем, Эммануэль. У тебя ружье. Ты уже переступил порог, это другая игра.

– Да что ты! Это одно и то же. Прикончишь ты кого-нибудь пачкой судебных повесток, газетных статей или калибром 7.65 – это все одно и то же. Разница лишь в том, что если он покончит с собой, то сэкономит тебе на стоимости пули. Вон Береговуа[3], они его пристрелили как кролика, Никсона – тоже. Им даже не пришлось платить кому-то за его убийство, как в случае с Кеннеди. Так что прогресс тут налицо.

Я все еще следил за выражением его глаз, как вдруг события понеслись с бешеной скоростью. Как только Пинетти, уставший, наверное, от разглагольствований своего патрона, решился выйти, Хирш прыгнул на него.

Возникло короткое замешательство. Хирш и Пинетти толкали друг друга, и казалось, что они целиком заполнили собой тесное помещение, затем внезапно вывалились через открытую дверь наружу. Шарриак вскочил, я сильно ударил его ногой прямо под коленную чашечку, и он скорчился от боли, позабыв о своем ружье. Я схватил ружье за ствол. Шарриак резко вывернулся, одним движением перевернул ружье и нанес мне сильнейший удар прикладом в грудь. От толчка я сел на пол. Второй удар пришелся мне в правую скулу, красной волной мне застлало глаза. Я поднялся с разбитой щекой, поморщился, чувствуя острую боль в грудной клетке. У меня, наверное, было сломано ребро или несколько.

Шарриак, сильно хромая, уже спускался по ступенькам. Я дотащился до двери. Спустившись с крыльца, он приложил ружье к плечу. Чуть дальше, у самых пихт, катались по земле Хирш и Пинетти, пытаясь задушить друг друга.

– Прекратите! – крикнул Шарриак. – Прекратите, или я буду стрелять!

Они не останавливались, и он выстрелил. Значит, ружье оказалось заряженным. Выстрел гулко прозвучал в тесном дворике.

Я на миг оцепенел. Он сделал это. Безумец перешел от слов к делу. Хирш и Пинетти своей дракой высвободили его ярость, которую он с трудом сдерживал с самого начала.

Шарриак продвинулся на шаг, пытаясь разглядеть, что творилось под деревьями. Не дожидаясь результата, я, ковыляя, проскользнул за его спиной, прижав локоть к разбитой груди, и бросился в спасительную тьму ангара, находившегося слева от домика.

Очутившись там, я со стоном присел на корточки. Скула кровоточила, при каждом движении из глаз катились слезы.

Ничто больше не шевелилось снаружи. Шарриак исчез. В глубине двора лежало тело, полускрытое деревьями. Конечно, это Хирш. Меня мучили боль в груди и ноющая скула. Но сильнее боли было потрясение. Только что взлетели на воздух все барьеры, терпеливо возводимые в течение всей жизни, но постепенно разъедаемые оказываемым на нас давлением: эти сдержанные и разумные люди вдруг превратились в сорванцов, выбежавших на большой перемене во двор, чтобы подраться в грязи. Словно петухи, с ружьями вместо шпор. Да и сам я находился во власти примитивных чувств, которых избегал всю жизнь, – страха, ненависти, жажды мести, желания убить. Когда они внезапно овладевают тобой, становишься беспомощным, как перед могучей волной, сметающей дамбы и насыпи. Как и волна, эти чувства вырываются из самой глубины, и ничто не может их остановить.

Отодвинувшись, я пытался рассмотреть что-либо в темном ангаре. Я оказался сидящим в узком проходе между какой-то сельскохозяйственной машиной и стеллажом, уставленным бидонами с маслом. Дальше стена была завалена сеном. Почти ползком я придвинулся к ней. Мне хотелось спрятаться, но не было сил встать.

Приложившись пылающей щекой к прохладному сену, я услышал шепот:

– Жером?

Я вздрогнул. Это был голос Хирша. Через мгновение Хирш уже сидел на корточках рядом со мной.

– Как дела?

– Немножко побит, но ничего. Ты не ранен?

– Нет. Этот дурак выстрелил наугад и попал в Пинетти. Он готов. А где стеллаж с ружьями?

– Что?

Он встряхнул меня, я сдавленно мяукнул.

– Стеллаж! Он сказал, что взял ствол из пирамиды в сарае. Значит, есть и другие.

– Погоди, не надо! У него ружье, и он стреляет! Ему теперь нечего терять! Нужно спасать свои шкуры, Жером! Наши шкуры!

Покинув меня, Хирш принялся шарить в ангаре. Двигаясь осторожно, как больной, я встал, начиная привыкать к боли. Судя по всему, привыкать мне придется еще и не к такому. Я сделал два шага, выглянул во двор. Там было пусто. Зато в гостинице, кажется, поднималась суматоха. Видимо, звук выстрела разбудил кого-то из наших коллег.

Позади, в отдалении раздался торжествующий крик Хирша:

– Нашел! Здесь еще два! Держи!

Он сунул мне в руки карабин с оптическим прицелом.

– А вот и патроны. Черт! Да здесь полное самообслуживание!

Странно, но ему было очень весело. С нижней губы, там, где ее задел Пинетти, сочилась кровь. Я постарался успокоить его:

– Что ты затеял, это же безумие! Мы сейчас выйдем и все объясним!

Опустившись на колено возле меня, с ружьем наперевес, Хирш осматривал опушку леса.

– Нет. Он все еще там. Ждет нас. Ему надо нас убить, другого выхода у него нет.

– Можно было бы…

– Мы ничего не могли бы, – отрезал он. – Пинетти получил пулю в грудь. Он, наверное, умер. Кровь на моей рубашке не моя!

Происходящее совершенно не укладывалось у меня в голове. У Шарриака поехала крыша, да и Хирш был хорош. Казалось, ему доставляет удовольствие играть в войну.