Охотники за головами - Мишель Креспи

За ужином Шарриак показался нам еще отвратительнее, чем мы ожидали. Мы были готовы к атаке и, затаившись в окопах, ждали презрения, бомб сарказма и пулеметных очередей иронии. С оружием наготове Шарриак же рассказывал про уик-энд, проведенный им в Венеции в компании с некой девицей, сыпал названиями мостов и улочек города дожей, взвешивал доходы «Даниели» и от них неожиданно перешел к финансовому положению Ватикана. Послушать его, так за извечной борьбой христианства с исламом скрывался тривиальный дележ рынка, незначительного по сравнению с «Майкрософтом». Шарриак показал себя во всем блеске, жонглируя парадоксами с ничего не значащей улыбкой; увлеченно играя понятиями, он словно давал нам понять, что сам не верит тому, что говорит, а просто демонстрирует свои таланты. Только это, пожалуй, выдавало его крайнее удовольствие. Чувствовалось, что он расслабился и уже думал о другом. Во мне все кипело: я приготовился к его заносчивому триумфу. Однако показное безразличие Шарриака к происшедшему ранило меня гораздо сильнее. Он как бы говорил: «Видите, все было очень легко, обыкновенная разминка, я уж и позабыл о ней». Это было унизительнее, чем вызывающая или слащавая надменность, к которой мы были готовы.

Подключилась и Лоранс, пытаясь в чем-нибудь уличить Шарриака. Похоже, Венецию она знала лучше и старалась выставить его профаном и невеждой. Но он охотно принял вызов, процитировал «Мемуары» Казановы, порассуждал о происхождении понятия гетто и рассказал нам анекдот о художниках. Непринужденный, приятный, он с искренним вниманием выслушивал Лоранс, когда она завела разговор о живописи. Одним словом, идеальный собеседник. Учтивый до противного.

Я чувствовал, как кипели мои коллеги, но у них хватило ума сдержаться. Дель Рьеко, естественно, появился.

Снова начиналась гроза. Мы слышали завывание ветра в деревьях, и вскоре крупные капли дождя забарабанили по стеклам окон.

К концу ужина мы немного заскучали. Моран уже не оживлял своим присутствием бар. Впрочем, и команда Шарриака исчезла сразу после кофе, удалившись на закрытое совещание. Думаю, на самом деле они ушли пить шампанское, праздновать победу, вспоминая эпизоды сражения и то, какие они хорошие и какие плохие мы.

Главное же, как им помог дель Рьеко. Так оно и было, я убежден в этом. С самого начала игры ставки были сделаны. Не было и в помине честных соревнований. Не знаю, по какой причине дель Рьеко решил покровительствовать Шарриаку, но он сделал для него все: привлекал его внимание к существенной информации, ставил в известность о реакции акционеров, поставщиков и клиентов, дезинформируя нас в свое удовольствие, – расчищал ему путь, а на нашем расставлял капканы. Я пока не мог разобраться, что за таинственная связь существовала между ними. Весь этот игровой механизм, на первый взгляд такой сложный и приближенный к жизни, был всего лишь иллюзией, способом скрыть истину: Шарриак должен был выиграть. У дель Рьеко и в мыслях не было беспристрастно оценивать нас, ему только нужно было оправдать выбор, сделанный еще до нашего прибытия на остров.

Обо всем этом я поведал Лоранс и Хиршу, когда они пили кофе в баре. Лоранс, первая заподозрившая сговор между Шарриаком и дель Рьеко, неожиданно изменила мнение. Теперь она считала, что нас просто поставили в чрезвычайную ситуацию и каждый имел то, что заслуживал. И в жизни, утверждала Лоранс, нет равенства между молодым выпускником университета и мелким дилером из провинции. Здесь игра более уравновешена, и всем предоставлен шанс. Весь секрет нашей неудачи заключался в излишних сомнениях, недостаточной осторожности, капельке наивности и архаичных рефлексах. Шарриак, наоборот, точно соответствовал своему имиджу: жесткий, подозрительный, безжалостный, холодный. Я читал в глазах Лоранс покорное восхищение или, если быть точным, горькую покорность, не лишенную восхищения.

– Я вышла из игры, – говорила она, – потому что оказалась непохожей на них. По сути, они правы: мое место не на верху. Я не готова шагать по трупам и, наверное, никогда не смогу. Они показали мне конечную остановку, и я поняла, что не так уж и жаждала до нее добраться.

– Значит, вам это пошло на пользу…

– В некотором смысле. Знаете, везде одно и то же: в университете, руководящих кругах, на крупных предприятиях или в артистической среде. У каждого своя культура, и, если вы в точности не походите на них, они отторгают вас. Мне нужно найти собственное место. Оно не здесь. Я им не по нраву, и они мне не нравятся. Но я не хочу на них походить. Они почувствовали и дали мне это понять. Я не способна делать то, что делает Шарриак, уподобиться ему. И тем не менее они бесподобны. Не стали тратить тут годы, чтобы вылепить меня: они обернулись за четыре дня. Довольно-таки впечатляюще: при малых затратах результаты лучше, чем при почтовом найме, который практикуют крупные фирмы.

– Что это за штука? – недоуменно спросил Хирш.

Лоранс повернулась к нему:

– Вы предлагаете себя какой-нибудь компании, вам присылают длиннейшие вопросники. Цель – определить, в полной ли мере вы соответствуете тому, что встретите в фирме. Не только проверить, тот ли вы, кто им нужен, но и выяснить, не доставите ли вы им неприятностей, впишитесь ли в их структуру, подходите ли вы по духу фирме. Потом все это обрабатывается компьютером, и он выдает ваш профиль. Дель Рьеко делает лучше: практикует жизненную модель. По крайней мере знаешь, на что идешь.

Ее слова рассердили меня.

– Они вам дали коленом под зад, а вы еще и благодарите!

Лоранс слабо улыбнулась:

– Да, я близка к этому. У меня такое впечатление, что я окончила семинарию и потеряла веру. Конечно, мне очень нужна работа, но не такая. За эти дни я ни разу не почувствовала себя счастливой. Значит, я для этого не создана. Посмотрю, смогу ли я найти что-нибудь подходящее в другом месте.

– Другого места нет, Лоранс. Для государственной службы мы уже стары, может, не вы, но я-то уж точно, мне за сорок. Я не учился на врача, не могу быть юристом, я не умею чинить телевизоры или водопроводные краны, мне даже не на что купить лицензию таксиста. Что мне остается делать?

– Ну… продавать цветы на рынке Прованса… Если вам это подходит, я вас нанимаю!

– Или играть на аккордеоне на террасах бистро… Сожалею, Лоранс, но все это не для меня. Мы с вами сейчас проходим мимо чудесной любовной истории.

На этот раз она искренне расхохоталась:

– Лучше поздно, чем никогда!.. Впрочем, мне это и в голову не приходило, я уже обожглась.

– Ну ладно, я пошел… воркуйте себе… – сказал Хирш и поднялся.

Но Лоранс опередила его. Пожелав нам спокойной ночи, она ушла. Вместе с ней исчезли и мои тревоги: Лоранс вышла из игры. Останься она, я не думаю, что ей удалось бы меня убедить. Этого, без сомнения, не хотели ни она, ни я. Она просто пересекла дорогу передо мной, не остановившись.

Я продолжил беседу с Хиршем. Мы выражались по-разному, но чувствовали одинаково: злость, потому что нас одурачили.

Он тоже считал, что все было подстроено. Каждую минуту мы припоминали мелочи, утверждавшие нас в этой мысли.

– Тоже мне наблюдатели! – возмущался Хирш. – Они даже пытались выдать их за психологов! В таком случае, я – фигурист, нет – архиепископ Парижский! Моран психолог! И все это на полном серьезе! Ты видел рожу психолога? Или это была скрытая камера?

– Но американец, конечно, самый сильный ход, – продолжил я. – Мы выдумываем, опираемся на него, а у нас его выдергивают, и мы – мордой об стол! Если бы я слетал в Лос-Анджелес и поговорил с этим типом, получился бы совсем другой расклад. Такие дела не проворачивают по факсу. Нужно встретиться и поговорить с глазу на глаз. Все эти послания по электронной почте – чушь собачья: ничто не заменит личного контакта. А в этом-то нам и отказано.

– А история с рыболовными крючками! – не отставал Хирш. – Идиотизм… Какой дурак предложил их? Пинетти?

– Кажется. Теперь уже не важно. Он тоже из их компании.

Помешивая ложечками в пустых чашках, мы раззадоривали друг друга. Наконец я почувствовал, что Хирш созрел, и выложил свои карты.

– Дело труба, ты согласен?

– Хуже того. Мы полностью провалились.

– Терять нам больше нечего?

– С ними – абсолютно.

– Тогда слушай: устроим им бордель.

Хирш не спросил зачем, а только – как? На это я и надеялся.

– Мы все разрушим. Клаузевиц сказал: война – это продолжение политики другими средствами. Люди обожают эту формулировку, всегда повторяют ее, когда кого-нибудь дубасят, считая ее гениальной, сутью философии. Две тысячи лет изучали Платона, теперь же – Клаузевица. О'кей, мы им покажем. Они беспредельщики? Ладно, мы – тоже.

Хирш не спорил.

– А конкретно?

– Конкретно: мы сделаем вид, что идем спать. В два часа ночи встретимся, взломаем их крепость и займемся компьютерами. Согласен?