Артур Шопенгауэр - Философ германского эллинизма - Патрик Гардинер

218

Иногда лишь случайность раскрывает нам истинный характер наших действий: "так, мы можем воздержаться от совершения чего-то, как мы думаем, из чисто моральных соображений; но после обнаруживаем, что только страх удерживал нас, поскольку как только вся опасность устраняется, мы совершаем это" (там же). Он также предполагает, что в случаях, когда человек, очевидно, действовал скоропалительно, без раздумий, и может показаться в его собственном суждении, что он имеет результат, которого в действительности не желал, более глубокий и более испытующий взор обнаружит в его поведении непризнанное значение: "необходимо заметить, что, чтобы обмануть себя, люди заранее организуют кажущиеся моменты опрометчивости, которые в действительности являются тайно обдуманными действиями". Такие тонкие приемы часто призваны одурачить не кого иного, как самого агента действия (том I).

Терминология, знакомая нам по психоаналитической литературе, к которой нам следует обратиться при характеристике явлений такого рода, о чем свидетельствуют примеры Шопенгауэра, конечно же не была ему известна. Все равно некоторые интуиции, побудившие возникновение этой терминологии, четко присутствовали в его мыслях, и для них он нашел свою собственную, характерную манеру выражения, не только в общем противопоставлении - по крайней мере, в контексте его теории действия и мотивации - между "знающим интеллектом" и лежащей в его основе "волей", но также и в интерпретациях, которыми он снабдил более специфические понятия. Так, мы уже видели, как он употребляет понятие "намерение", так как оно применяется им в том случае, когда речь идет о человеке, которому следует претворить на практике принятое им решение.

219

Если он не выполняет свое намерение, можно сказать, что он лишь полагал, что это было его намерением (предполагая, что он был искренен), и что он страдает от определенного несоответствия между намерением и его осуществлением.

Теперь возникает вопрос, как такие "заблуждения" должны быть охарактеризованы; ибо весьма обычное явление - сказать о человеке, что он в привычной манере принял решение совершить ряд конкретных действий, которые он реализует, когда представится возможность, - он может изменить свое решение, или, возможно, у него произошел какой-то нервный срыв, или, быть может, он просто забыл. Шопенгауэр, безусловно, всегда был очень последователен в том, что писал на эту тему; тем не менее, я думаю, можно различить две принципиально различные линии размышления. Иногда он просто говорит, что есть принятые значения для таких терминов, как "решимость", "решение" и т. д., согласно которым позволительно говорить о том, что человеку не удалось сделать или попытаться сделать то, что он решил, понимая эти термины как относящиеся к какому-то интеллектуальному акту, где мы пытаемся или обязуемся определить будущую линию поведения. Хотя он намекает, что такая концепция решимости в действительности запутана или вводит в заблуждение, так как, что бы мы ни думали в противовес, мы, фактически, никогда не во власти контролировать наше будущее поведение таким образом. То, что мы сознательно "намереваемся" сделать, в итоге не бывает определяющим.

220

Более того, однако, кажется, что он берет другой курс утверждения, что то, что проходит в обычной манере как решимость, должным образом говоря, не более чем самопредсказание, сделанное заранее предполагаемым агентом относительно того, как он будет действовать, когда настанет время. Так, в главе "К этике" ("Parerga", II) он говорит: "Мы никогда в действительности не формируем более чем предположение-догадку о том, что мы сделаем при обстоятельствах, которые еще должны настать". Все торжественные заявления о намерениях при подобающем понимании есть просто гипотезы ограниченной достоверности о последующем поведении тех, кто их выдвигает. И опять, в своем основном труде (том II), о так называемых "решениях воли" (Willensbeschlusse), говорит, что они есть дело одного лишь интеллекта: как таковые, "они не более чем завершенные расчеты соотношения силы разных противодействующих мотивов; они, конечно, имеют большую вероятность, но они не обладают непогрешимостью".

Можно утверждать, что если человек говорит, что он намеревается или решил сделать что-то, то он хотя бы предполагает выполнить то, что он намеревался, или, по крайней мере, он попытается выполнить свое намерение. Но это утверждение не означает предсказания будущего поведения, которое он делает на основании реальных расчетов.

Тем не менее, какими бы любопытными ни показались последствия такой интерпретации с точки зрения повседневного мышления, именно такую интерпретацию Шопенгауэр последовательно проводит в нескольких местах, где он рассматривает сущностную природу всех целеполаганий разума. Ибо в них предполагается следующее - то, что обычно описывают как процесс принятия решения, на самом деле состоит из фиксации человеком фактов, относящихся к ситуации, с которой он столкнулся, и "интеллектуального" обзора возможного развития ситуации в свете этих фактов и их предсказуемых последствии, - и не более того; за этой ситуацией, вероятно, последует какой-то его прогноз о том, что он сделает, когда наступит момент действовать.

221

Говорят, интеллект снабжает волю соображениями, определяющими выбор, но "он узнает только после, полностью a posteriori, как эти соображения повлияли на нее" (том II). Собственно говоря, фактически, "интеллект изначально совершенно не участвует в принятии решений волей", оставаясь настолько отстраненным от фактических решений и тайных намерений последней, что иногда он может разузнать о них, как разузнают о незнакомце, "подглядывая и застигая врасплох", и он должен поймать волю в акте ее самовыражения, чтобы понять ее действительные намерения (там же).

Совершенно справедливо утверждение Шопенгауэра, основанное на приведенных им примерах самообмана, что наши цели далеко не всегда ясны нам самим, как это зачастую кажется, и что человек в здравом рассудке думает или говорит о своих собственных намерениях - в итоге совершенно не является тем, чего он хотел или что он намеревался сделать. И далее, чтобы объяснить те примеры, на которые он ссылается, может быть оправдано применить некоторые понятия, взятые не в их общепринятом значении, а в том, которое они принимают в большинстве современных психологических теорий. Хотя это и может быть оправдано, но очень важно отличать их значения в этом контексте от тех, которые они принимают, когда речь идет об описании поведения человека в широком смысле этого слова.

222

Говоря о Шопенгауэре, можно сказать, что картина, которую он рисует, конфликтует, подразумевалось, что и будет конфликтовать, с предположением, что то, что мы делаем, находится под эгидой нашего собственного сознательного и рационального контроля. И чтобы сместить принятую позицию, он иногда был готов на все, даже на реинтерпретацию языка, которым он описывает преднамеренный выбор и решение. Ибо понятия "выжидание" и "подглядывание" за чьим-либо поведением с целью обнаружения того, что он собирается сделать, казалось бы, совершенно неуместны здесь. Если человека спросят, намеревается ли он сделать что-то, он может ответить утвердительно и привести все доводы, которые навели его на это решение. Но он вряд ли будет думать (по версии Шопенгауэра, считается, что должен это делать) о причинах, выступающих в качестве оснований, на которых он строит конкретное предварительное ожидание, нуждающееся в подтверждении в будущем; на эту точку зрения влияет то, что иногда бывают случаи, когда можно утверждать, что предполагаемые человеком мотивы не есть его "истинные мотивы", или даже то, что его нежелание делать то, что (возможно, искренне) он намеревался сделать, показывает, что он решил сделать в действительности.

Однако именно эти измененные значения терминов заставляют нас обратить внимание на то, что сам Шопенгауэр считал центральным ядром своей теории личности: признание независимости воли от управления интеллектом и коррелятивное заявление, что она есть "первое и первоначальное", а последний лишь "добавляется в качестве инструмента". Мы не можем через акт мышления "решить быть тем или другим... действовать так или иначе"; говорить таким образом означает в картезианской манере круто изменить истинное положение дел, которое гласит, что человек "знает самого себя вследствие и в соответствии с природой своей воли, а не волит вследствие и в соответствии со своим знанием" (том I).

223

Тем не менее вышесказанное не исключает того, что интеллект обладает способностью обнаружения и представления различных возможностей, открытых для воли в определенных ситуациях, ввиду его знания обстоятельств, в которых находится агент действия, и результатов, которые следуют при определенном стечении обстоятельств. Остается только заявить, что интеллект не может определить заранее через сознательные акты выбора, "решения", которые в конечном итоге будут приняты в ответ на информацию, добытую им. Воля, другими словами, есть "тот сильный слепой, что несет на своих плечах зрячего хромого" (том II).