Под знаменем Сокола (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев"

— Эх, сюда бы нашу боярышню, — сокрушенно посетовал простодушный новгородец Путша, которого даже потеря руки не научила уму разуму.

Хельги глянул мимо него.

— Смотрите, смотрите! — внезапно закричал другой новгородец Твердята.

На дурашливом подвижном лице блуждала чуть виноватая улыбка, тощая длинная рука описывала в воздухе невообразимые фигуры, точно взбесившийся колодезный журавль.

Хотя пламя пожара освещало окрестности не хуже дневного светила, противоположный низкий берег реки так густо зарос ивняком, что даже сейчас, когда кустарник еще не оделся листвой, там нелегко было что-то разобрать. Но вот ветви шевельнулись, расступились, и у кромки воды показались две маленькие человеческие фигурки, в которых даже на таком расстоянии можно было признать новгородскую боярышню и внучка волхва. Мурава сжимала какой-то сверток, при более внимательном рассмотрении оказавшийся сыном Тальца, Твердом. Еще пятеро или даже шестеро малышей, в том числе две маленькие Гостиславишны, держались за ее подол.

Из горла Хельги вырвался звук, похожий на орлиный клекот, правая рука взметнулась к лицу: отчаянный воевода не хотел, чтобы дружина видела его слезы.

Несмотря на то, что проснувшуюся днем реку сейчас в некоторых местах схватил мороз, тончайшая ледяная пленка не выдержала бы веса даже лесного зверя, не то, что человека. Впрочем, на Крите им с побратимом неоднократно приходилось преодолевать по воздуху и бурные горные потоки, и разверзающиеся бездной каменные ущелья. Как оказались на том берегу Мурава и дети, Неждан старался не думать. Впрочем, по Корьдно ходили упорные слухи, что новгородская боярыня знает секрет оборотных чар, и Неждан, вспоминая минойскую фреску, был склонен им верить.

Понятно, что после пережитого Мурава пребывала в состоянии, близком к обморочному: ее колотил озноб, из глаз по осунувшимся щекам, размазывая осевшую на лице копоть, текли слезы, руки судорожно цеплялись за шею мужа, запоздало ища защиты. Однако, едва молодая женщина осознала, что кому-то требуется помощь, она мгновенно собралась и без лишних слов приступила к лечьбе. Меж тем, пока Талец нянчил обретенного сына, а другие воины пытались успокоить, согреть и накормить остальных детей, Тойво спокойно и деловито, совсем по-взрослому, рассказывал о событиях минувшего дня. Юный внучок волхва сумел подобрать достойные слова, чтобы поведать и о героизме Анастасия, и о мужестве защитников града, и о предательстве Войнеги.

— Девка глупая, сама себя погубила! — посетовал кто-то из Неждановых людей, знавший поляницу и ее отца. — Бедный Добрынич! За что ему на старости лет такой позор?

— Лучше смотреть надо было за своей кровинушкой, — огрызнулся Доможир.

Тойво тем временем описывал свои злоключения после встречи с Мстиславичем:

— Я и кричал, и звал на помощь, да никто не слышал. Я уж почти задохнулся в дыму, со светом белым простился, да хорошо Инвар с боярыней подоспели: освободили да вывели к реке. Только и там нас хазары настигли. Много их набежало, человек десять. Инвар в одиночку справиться с ними не смог…

— Как же вы оказались на том берегу? — задал интересовавший многих вопрос Путша.

— По льду перешли, — как о чем-то само собой разумевшемся сообщила старшая из дочерей сотника, названная по отцу Гостиславой.

— Нам ангелы небесные помогали! — пояснила ее сестра. — Боярыня нас водой окропила, велела отречься от сатаны, ну, мы и отреклись!

Ох, души безвинные, Богу угодные, для них и цветы расцветут посреди зимы, и талая вода застывает ледяным мостом.

О судьбе княжны ни Мурава, ни дети сказать ничего толком не могли.

— Все произошло так быстро, — виновато глянула на Неждана, отвлекаясь от перевязки, молодая боярыня. — Я за ранеными досматривала, — ее голос дрогнул, — Всеславушка с бабами пожар пытались потушить, а тут Ратьша со своими кромешниками. Никто и разобрать-то ничего толком не успел.

— Гляньте-ка, а это, часом, не княжны? — Торгейр, осматривавший окрестности града, держал в руках янтарную привеску от венчика, полюбившегося Всеславе еще с зимы.

— Точно ее! — подтвердила Мурава. — Она специально с утра принарядилась.

«Милого ждала», — закончил про себя Неждан, отказываясь верить и не в силах не цепляться за надежду, хрупкую, как спрятанный у сердца кусок янтаря.

— Где нашел? — рывком распрямился Хельги.

— Возле леса, там, где след Ратьши окаянного поворачивает к полудню, — пояснил Торгейр.

— По коням! — сухо скомандовал воевода.

Сам он задержался лишь затем, чтобы послать гонца в Корьдно да позаботиться о безопасности жены с ее маленькими подопечными и раненых. Помимо Инвара ратники Хельгисона отыскали у валов живыми еще четверых, в том числе легко контуженного Сороку. Вот ведь говорят, пьяным и дуракам везет!

Погоня заняла весь остаток ночи. Бешено храпящие кони яростно попирали вражий след, словно он был устлан ядовитыми змеями или знаменами поверженных врагов. Всадники молчали. Никто не пытался завести разговор или затянуть отпугивающую лесную нежить песню. Кого там отпугивать?! Во всех трех мирах, верно, не сыскалось бы ныне безумца, осмелившегося заступить им путь. Огня не зажигали, да его и не требовалось. Сначала им в спину светило подстегивающее не хуже хлыста пламя пожарища, а когда разрушенный град скрыла даль, левый бок лошадей уже лизал блеклый весенний рассвет.

Где-то в середине пути дорогу им перегородила огромная туша коровы: буренка захромала, и ее решили прирезать. Потом Кум притащил в зубах слабо верещавшего и трепыхавшегося младенца. Похоже, жестокий кнут надсмотрщика заставил какую-то несчастную бросить родное дитя на растерзание диким зверям.

Неждан подумал, что кабы не князь Всеволод и дядька Войнег, его бы ожидала такая же судьба. А может, оно и к лучшему? Глядишь, и братец Ждамир больше бы о сестре заботился, и Ратьша не вырос таким жестокосердным. Трудно сказать, чем бы закончились эти невеселые размышления, но тут отряд нагнал Мстиславичевых людей.

Какой по счету была эта стычка в его жизни: сотой или тысячной, Неждан не взялся бы припомнить. Все они походили одна на другую, будь то лес или горы, прыгающая палуба корабля или спина доброго коня. Он никогда не запоминал лиц убитых врагов, их души не преследовали его. Может быть, потому, что ни к кому из них, даже к хазарам, с которыми рубился насмерть, настоящей ненависти не питал.

Сейчас ненависть заполняла его горячечной, кровавой волной, стекая с пальцев на клинок меча, разносившего в щепы обтянутые воловьей кожей щиты, почти без усилия разбивавшего клепаные шлемы, размыкавшего кольчатые доспехи, перемалывавшего в кровавую кашу человеческую плоть. Она одевала тело в недосягаемую для вражеского оружия броню, подобную той, которой мать-богиня защитила будущего вождя Мирмидонян Ахилла, опустив его в горнило вечного огня. Она капля за каплей пила вражескую кровь, пытаясь наполнить бездонную чашу мести и не ведая насыщения. И бешеный конь плясал у Неждана под седлом, и серый Кум хищно лязгал острыми зубами.

Первый, десятый, сотый. Неждан не считал убитых врагов и вновь не запоминал их лиц: все они сминались в единый, липкий, бесформенный ком. Он рубил и колол, кромсал и крушил, тщась отыскать в гуще битвы единственного соперника, с которым уже много лет жаждал скрестить клинок, единственного, к кому хотел предъявить счет, единственного, чьей крови по-настоящему жаждал.

— Мстиславич! — покрывая шум битвы, разносился его голос. — Ратьша! Сукин ты сын! Выходи на бой!

Но вместо одного ненавистного навстречу, словно в вихре безумного хоровода, мчались незнакомые, ничьи лица, искаженные смертельным страхом, застывшие от боли, обезображенные злобой и отчаянием. Они натыкались на его клинок и падали вниз, в исподние Велесовы владения, в дымный костер Перунова жертвенника, в разверстую пасть адовых врат. А вслед за ними, отсыхая, как края заживающей раны, уходила частичка души прежнего Неждана. И только в самом сокровенном ее тайнике, где бил родник, который не высушить ненависти, не заморозить боли, чей-то голос плакал и звал: «Всеславушка, душа моя! Есть ли такой край, где нам суждено счастье?».