Под знаменем Сокола (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев"

То тут, то там свистели волосяные арканы и раздавались удовлетворенные возгласы, уж кто-кто, а хазары пришли в Тешилов прежде всего за ясырями. И пока одни спешно потрошили княжеские ключницы, вываливая в грязь драгоценные соболя и узорчатые паволоки, опустошали погреба, выводили из хлевов жалобно мычащую скотину, другие вели охоту совсем иного рода. Не успела еще впитаться в землю кровь пронзенного аж тремя копьями Гостислава, а уже какой-то чернобородый здоровяк затягивал веревку на запястьях его жены. Еще двое куда-то тащили, перекинув через седла, точно тюки, близняшек Суви и Тайми, третий, сбив наземь, волок за конем по грязи полузадушенного Хеймо.

И по праву победителя, оглашая приговор гибнущему граду, над Тешиловым гремел голос Мстиславича:

— Раненых и детей в плен не брать! Времени нет с ними возиться! Тюками тоже не нагружайтесь! Все, что не успеете унести, — в огонь, безо всякой жалости! Княжну мне, главное, живой отыщите, бездельники!

Точно падший ангел, низвергнутый за гордыню в бездны исподнего мира и окончательно ожесточившийся в холоде и мраке, он находил особое удовольствие в том, чтобы создавать из порядка хаос, а из жизни смерть, предавая разорению то, что копилось поколениями усердных трудов. И безумная в своем упоении Войнега следовала за ним по пятам.

— Слышь! Мстиславич! — окликнул княжича один из его ближних, Всеслава даже знала его: за малый рост его прозвали Очесок. — А ты не боишься, что наши молодцы невесту тебе попортят? Попробуй тут разобраться, которая простая девка, а которая княжна!

— Да что мне теперь невеста! — зло рассмеялся в ответ хмельной от битвы и награбленных медов Ратьша. — Такая же полонянка, как и прочие: захочу — в тереме с почетом посажу, а захочу — чернавкой сделаю. Не стал Ждамир со мной рядиться по-хорошему, пускай теперь локти кусает!

И с этими словами он привлек к себе и поцеловал млеющую от восторга Войнегу.

Простая полонянка? Вот как?! Гнев и обида придали Всеславе решимости. Ну уж нет, милый братец! Дочь светлейшего князя никогда не станет твоей рабыней!

Знающие люди сказывали, что девки, мужа не познавшие, да еще умершие не своей смертью, не растратив жизненных сил, редко когда попадают в исподний мир, становясь навьей отринутой, русалкой недоброй. Потому в Корьдно таких покойниц хоронили с особыми предосторожностями под заклинания волхва, вынося не через дверь, а через кровлю, прикалывая на одежу не одну, а десяток булавок, а сторонники ромейской веры лишившим себя жизни и вовсе отказывали в христианском упокоении. Но лучше уж с туманным мороком стелиться по земле, оберегая молодые травы, кружевной рябью волновать воды реки, утоляя жажду путников, проливаться дождичком на вспаханные поля, чем жить с немилым да в позоре, позволяя злодею землю родную губить.

Неждан, лада милый, прости! Не разуть тебя священным свадебным вечером, не носить под сердцем твоих сыновей, не встретить с улыбкой у сияющих райских врат! Велес, батюшка, не выдай! Забери в свой мир без лишних мук!

Рука девушки уверенно обняла рукоять ножа, отразившая пламя сталь отливала алым. Глянув за пределы яви, Всеслава увидела отца и деда, и весь свой род, начиная от великого Вятока и первого Ждамира. Упрямая плоть поддалась с трудом. Пальцы согрело горячим и липким, нутро пронзила жестокая боль, и нестерпимая сияющая синева весеннего неба, извечного, как предначальный свет и запредельная тьма, закружилась перед меркнущими очами бурлящим водоворотом, призывая к себе.

Треба Перуну

Это верно только в песнях или баснях накануне роковой битвы, княжеской опалы или какой иной беды неминучей героям снятся вещие сны, их пиво вскипает кровавой пеной, а их кони или соколы начинают говорить человеческим языком. Никаких снов Неждан видом не видывал: работа до седьмого пота от зари до зари способна умотать и более прозорливого сновидца. А Кум и долгогривый Серко только пряли ушами и недовольно фыркали, глядя на молодого хозяина с укоризной: «Ну что с твоей ненаглядной может произойти в укрепленном граде, в самом сердце подвластной ее брату земли?». Неждан и сам не знал, что им возразить.

В отличие от размягчившегося за последние пару месяцев душой побратима воевода Хельги повидал на свете достаточно людской подлости и вероломства, чтобы их не ожидать. Он вел отряд спорой, ходкой рысью, не переходя на галоп только потому, что не ведал, удастся ли нынче лошадям отдохнуть в теплом стойле, а его Малик мчался впереди золотой тенью, мелькая между деревьев и не останавливаясь ни на миг.

Еще издали Неждан и его товарищи увидели, что опоздали. Над градом раскинул дымные сумрачные крыла огненный змей. Рыжий, точно ржа, разъедающая оружие, о котором некому заботиться, он вовсю пировал, перемалывая в своей ненасытной утробе и прелую солому сырых кровель, и толщенные дубовые бревна, и богатство княжеских закромов, и нехитрое достояние нелегких трудов землепашца или ремесленника.

Всадники, не сговариваясь, пустили коней вскачь: может быть, бой еще не закончен, может быть, кто-то еще пытается держать оборону, сражаясь одновременно с мечом и огнем. Но предместье встретило их безлюдьем. Град, вернее, то, что от него осталось, представлял собой гигантский погребальный костер, словно траурной крадой, ограниченный никого не защитившими валами. Только несколько чудом сорвавшихся с цепи обгоревших, обезумевших от горя псов с тоской выли на пожарище, и с угрюмой и упрямой безнадежностью, остановившимися глазами, не щурясь, взирали на огонь мертвецы.

Соскочив с коня, Неждан слепо двинулся вперед, в зияющий провал ворот, из которых высовывал свой хвост огненный змей. Если Всеслава осталась там, а иного он не предполагал, ему тоже незачем топтать эту землю. Хельги силой его удержал. Как он может?! Бездушный!!! Неужто вправду, как баял давеча князь, свою боярыню разлюбил? Но, глянув в сухие глаза побратима, опоясанные в прищуре сеткой преждевременных морщин, отметив след огня, изуродовавший левую щеку, Неждан вспомнил, для чего мужчина, потерявший все, может и должен жить. Не узнают покоя души погибших даже в светлом раю, если за них некому отомстить.

Доможир подошел к граду так близко, как позволял огонь:

— Я слыхал, петли и засовы этих ворот ковал сам Арво Кейо, — поскреб он пятерней дремучую бороду. — Неужто злоба людская оказалась сильней его ворожбы?

— Не злоба, — Лютобор болезненно скривился. — Никакая ворожба не защитит от предательства. Вы что, не видите, ворота отворены изнутри!

Он уже не смотрел на град. Его взгляд приковывал резко поворачивавший на юг след множества копыт и человеческих, часто босых ног. Ратьшины кромешники вдоволь поживились в княжеском граде, захватили большой полон, угнали скот, навьючили на коней много поклажи. Впрочем, поклажа и скот интересовали Неждана меньше всего, пусть о них светлейший Ждамир горюет.

Всеслава! Почти остановленное горем сердце вновь забилось безумной надеждой. Волглая, сырая земля под ногами, словно раскаленный песок пустыни, жгла подошвы. Он вопросительно глянул на побратима, тот едва заметно кивнул.

— Погоди, Хельгович! — с мольбой в голосе потянул воеводу за рукав новгородец Талец.

Он смотрел на пожарище такими же больными, как у них с побратимом, глазами: в Тешилове у него оставались молодая жена, служанка Муравы, и сын.

— Может, кому-то удалось выбраться из града? Помнишь калитку у реки, ну, ту самую, возле бани и переправы?

Лютобор нахмурился. С одной стороны, занимаясь, возможно, бесплодными поисками, они теряли драгоценное время, с другой — отягощенные поклажей и полоном головорезы вряд ли могли уйти далеко.

Едва спустившись по пологому спуску на берег, они наткнулись на Инвара. Судя по положению простертого на земле тела, именно здесь юный урман принял последний бой. Чей отход он прикрывал, в одиночку отражая атаку не менее чем полудюжины противников, Бог весть, но держался он запредельно долго и, судя по обильно политым кровью следам на земле, двоих из нападавших если не зарубил насмерть, то серьезно ранил. Что же до самого отважного бойца, то, несмотря на количество полученных ран и потерю крови, он подавал слабые, но несомненные признаки жизни.