Зародыш мой видели очи Твои. История любви - Сьон Сигурдссон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она следовала руками за его движениями и одновременно бросала взгляды на свое тело, наблюдая, как оно работало, как колыхались ее плечи, когда он, уверенно вспарывая глину, высвобождал короткие пухлые ручки, собирал излишки, скатывал их в маленькие пупырышки и пристраивал на груди, создавая крошечные сосочки. Кончиком указательного пальца он разметил грудную клетку, остальными пальцами прочертил на ней линии: квис-с думм-та! Сделав паузу, пересчитал ребра: один, два, три…
– …двенадцать!
Мари-Софи вздрогнула от неожиданности, услышав свой мужской баритон, и тихонько засмеялась. Лёве поднял на нее глаза, приложил к губам палец, словно собирался шикнуть, но вместо этого послал ей воздушный поцелуй, а затем продолжил работу.
Подсунув руки под комок, он оформил с обеих сторон по два нижних ребра, провел сложенными ладонями по животу, соскользнул вниз, к паху, вдавил ногти больших пальцев в глину, расчленил ее надвое, отделив друг от друга ножки: думм-та-думм да-ти, квис-с та-думм да-а-а.
Вылепив ножки и ступни, Лёве остановился, задумчиво растирая в ладонях остаток глины. Он оглядел девушку в своем теле, отодвинул краешек закрывавшего зеркало полотенца и посмотрел на себя в ее теле. Она нежно прикоснулась к его щеке:
– Я знаю, о чем ты думаешь, но мне хочется, чтобы это был мальчик. Мне хочется, чтобы у меня был маленький мальчик, непохожий на других: миролюбивый мальчик, который вырастет хорошим человеком.
Скатав между пальцев крошечный пенис с мошонкой, Лёве прилепил их в паху глиняного ребенка:
– Теперь не возникнет сомнений, какого он пола!
У Мари-Софи вырвался тихий смешок, а он, отщипнув кусочек крайней плоти, пристроил его в промежности, а затем вдавил туда верхний сустав мизинца – появилась прямая кишка. Девушка увидела, как к его щекам прилила кровь, и почувствовала разлившийся по ним жар. «Так вот, оказывается, как я выгляжу, когда краснею… – подумала она, думм-та-квис-с ти-да. – И даже довольно хорошенькая! Как же мало мы знаем о себе, как мало видим себя, когда другие знают о нас все».
Он посмотрел на нее, и ей захотелось его поцеловать. Она чмокнула его в шею – в то место, где ей самой нравилось, когда ее целовали, и поцеловала неожиданно крепче, чем намеревалась. Он отклонил голову назад, вытянул к ней губы, надеясь на продолжение, но она улыбнулась:
– Не будем отвлекаться…
Лёве смущенно вздохнул и вернулся к созиданию. Девушка, чуть отступив от стола, разглядывала комок, все больше и больше напоминавший настоящего ребенка. Глядя на его пропорции, было трудно представить, что это нелепое тельце когда-то вытянется и приобретет вид взрослого человека.
* * *
ПРЕВРАЩЕНИЕ Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Йозеф Л. обнаружил, что он у себя в постели превратился в гигантского младенца. Лежа на нетвердой, как мягкая пуховая подушка, спине, он видел, стоило ему поднять голову, свой вздутый, розовый живот с выпуклым, еще не зажившим, пупком; на верхушке живота еле держалось готовое вот-вот окончательно сползти одеяло. У него были убого тонкие по сравнению с остальным телом конечности, которыми он беспомощно размахивал у себя перед глазами, совершенно неспособный их контролировать…»
«Ой, ну хватит уже историй!»
«Но это литературная аллюзия!»
«И что с того?»
«Она придает истории Мари-Софи и бедолаги, моего отца, глубину и позволяет ей найти отклик в мировой литературе!»
«Да мне без разницы! Расскажи-ка лучше о ребенке, расскажи мне о себе!»
«Ах, ты это имеешь в виду?»
«Да! Думм-та-думм – или я ухожу!»
«Ну тогда ладно! Квис-с-с!»
«Та-да!»
«Ти-и!
* * *
Лёве осторожно поднял комочек, который должен был стать ребенком, и перевернул его на живот. Быстрыми пальцами прошелся по спине, придал форму лопаткам и позвонкам, бедрам и ягодицам, подколенным ямочкам и лодыжкам: да-да-ти думм-та-думм квис-с.
– Мое дитя! – подумала Мари-Софи, когда он снова перевернул комок на спину. – И на кого же ты похож, мой сыночек?
Лёве сосредоточенно раскатывал пальцы для ручек и ножек, рисовал линии на ладонях и подошвах, подскабливал глину на висках и в подзатылочной ямке, вылепливал ушные раковины, которые разместил чуть повыше на черепе ребенка.
Мари-Софи положила руку на плечо любимого:
– Мы должны дать ему лицо… Знаешь, он немного смахивает на моего брата и, может быть, на меня саму: эти ушки, маленькие и слегка оттопыренные… ага… как у теленочка…
И она наблюдала, как он придавал глине черты: у мальчугана было чистое открытое лицо, высокие брови, высокие скулы, пухлые щечки, чувственные губки с ярко выраженной купидоновой дужкой. Открыв комку рот и просунув туда палец, Лёве старательно втирал глину в нёбо, в десны и в маленький язык, а потом повернулся к девушке, стоявшей возле стола в его теле.
– Будь добра, открой, пожалуйста, рот…
Мари-Софи сделала, как он просил, и стояла, смущенно уставившись ему в лицо, пока он проводил пальцами обеих рук по ее влажному языку.
– Спасибо!
Он разгладил глину под глазами ребенка, а затем принялся подправлять его тут и там. Девушка закрыла рот: перед ними лежал спящий младенец, удивительным образом похожий на них обоих, и ее вдруг охватила необъяснимая тревога. О чем они, черт возьми, думают? Такое крошечное существо лежит голышом в замызганной картонной коробке! Они явно знают о детях не больше, чем обо всем остальном на свете! Вот уж две белые вороны! Разве можно доверять новорожденных детей таким людям, как она и бедолага?
Ей захотелось взять ребенка на руки – сейчас же, немедля! – и прижать его к своей груди. Ей хотелось покрепче обнять своего сына, нежно покачивать и ободряюще убаюкивать его какой-нибудь ласковой ерундой, которой наши губы отвечают на тепло беззащитного детского тельца.
Мари-Софи инстинктивно провела рукой по своей плоской мужской груди, вдруг пожалев, что была не в своем теле. Однако ей не хотелось отвлекать Лёве, который сосредоточенно наносил завершающие штрихи на тело их ребенка, и поэтому она лишь беспокойно переминалась с ноги на ногу за его
