Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская

страшно сверкали, с большими красными, все время блестящими губами, будто он только что поел гречневой каши с маслом. Его глаза за стеклами очков казались очень большими и очень грозными, как будто все время вытаращенными. Он сильно хромал и ходил с палкой — в начале войны его ранили в ногу и потом в госпитале что-то вырезали из ноги, отчего она стала короче и не сгибалась. Дядя Боря был историк, ему было уже сорок пять лет, и он всю войну был на войне и теперь говорил, что ему нужно адски много работать, чтобы наверстать упущенное. Целый день он сидел в своей комнате и что-то писал, выходя из нее лишь к завтраку, обеду и ужину. Очень скоро оказалось, что Таня ему мешает. Стоило ей заиграться с Графом — толстым полосатым котом, которого они с тетей Валей подобрали на лестнице котенком и потом взяли с собой на новую квартиру, или начать прыгать по коридору через скакалку, или просто лишний раз позвонить в дверь, как дядя Боря стучал в пол своей толстой палкой и кричал:

— Я работаю, дайте мне сосредоточиться!

Тетя Валя съеживалась, становилась маленькой и тихонько просила:

— Танечка, ты стучи в дверь — я услышу.

Сначала пришлось отдать Графа — он разорвал какие-то бумаги на столе дяди Бори, — вернее, это тетя Валя сказала, что отдала Графа; потом оказалось, что Графа никто не взял — это был обыкновенный полосатый беспородный кот, очень прожорливый и шаловливый, — а так как дядя Боря после-того случая видеть его не мог, то его пришлось усыпить. Потом в первый раз из-за стенки Таня услышала страшное для нее слово «детский дом». Это слово сказал дядя Боря. Тетя Валя заменила его другим, менее страшным — «интернат».

— Тебе лучше будет пожить некоторое время в интернате, — сказала она однажды Тане, — там или специальность хорошую получишь, или, если будешь хорошо учиться, десятилетку закончишь. А у нас и с деньгами сейчас туговато, и дядя Боря, сама видишь, какой нервный. Ты будешь приходить к нам в гости каждое воскресенье. Дядя Боря устроит тебя в хороший интернат.

Никому из своих школьных подруг Таня не рассказала о предстоящей перемене в ее жизни. Быть в детском доме, с точки зрения любого обычного школьника, было стыдно так же, как было стыдно не иметь, как Таня, отца и мать, — Таня всем говорила, что они работают далеко и скоро приедут, — как было стыдно носить очки, хромать или иметь горбатую бабушку. На соседней со школой улице был детский дом, и Таня несколько раз видела длинную колонну ее возраста ребят, одинаково одетых в темные суконные пальто с маленькими черными меховыми воротниками и в суконных шапках-ушанках, одинаковых и на девочках и на мальчиках; ребята шли парами, взявшись за руки, а поодаль шла полная женщина с настороженным лицом, очевидно воспитательница. «Домашние» мальчики выбегали из подворотен и кричали им вслед: «Детский дом нассал в альбом, детский дом…» Эта глупая дразнилка была, по-видимому, обидной для детдомовских, потому что один раз двое высоких мальчиков, идущих в шеренге последними, повернулись, побежали к мальчишкам, дразнившим их, чтобы, по-видимому, отлупить их хорошенько, но тут же раздался строгий окрик воспитательницы — и они вернулись и снова взялись за руки.

Хороший детский дом, или — как говорила тетя Валя — интернат, был наконец найден.

— Он занимает первое место в городе по успеваемости; у них прекрасная дача в Н… прямо в лесу; там нет брошенных детей, там только дети родителей, погибших на войне, и у всех есть родственники, за всеми есть глаз из дома, — гораздо лучше, чем пионерские лагеря. Иначе тебе пришлось бы это лето провести в городе. Пойми меня, ты уже большая; была бы жива Шурочка, она бы порадовалась за тебя, — говорила тетя Валя и почему-то плакала.

Решено было дождаться конца четверти и привезти Таню прямо на дачу — «так ей будет значительно легче акклиматизироваться», — сказал дядя Боря.

И вот они с тетей Валей сошли с автобуса, вошли в калитку в низком зеленом заборчике. Территория дачи детского дома была действительно красивой — лучше, чем в пионерских лагерях, где приходилось бывать Тане, — за двумя высокими двухэтажными домами с большими верандами был лес, а перед домами было множество цветников и клумб; цветов на территории было множество, между цветниками и клумбами сновали наголо обритые босоногие мальчишки в темных трусах, в одинаковых голубых майках и босоногие девочки в одинаковых разноцветных платьях, правда, старшие девочки были с волосами. Тетя Валя что-то спросила у одной из девочек, та что-то быстро ей ответила, махнув рукой но направлению одного из домов, и быстрым любопытным взглядом окинула Таню. Тетя Валя привела Таню к двери с надписью «Изолятор». За дверью сидела в белом халате средних лет женщина с массой мелких кудряшек на голове — Валентина Ивановна Огнева — Огниха, как прозвали ее ребята, о чем Таня узнала, конечно, позже. Врач обстукала Таню со всех сторон пальцами и молоточками, взвесила, поискала в голове, пошла за дверь и вынесла оттуда голубую майку, синие трусы, разноцветное ситцевое платье и парусиновые туфли, которые Таня видела на всех детдомовских. Танино белье, зеленую шерстяную кофту и черную юбку она велела отдать «сопровождающей». Таня переоделась, сделала узелок и отдала свои домашние вещи тете Вале.

— Теперь вы можете идти, — сказала врач тете Вале. — День посещений у нас в воскресенье. Я провожу ее в палату.

Тетя Валя заплакала, убрала узелок с вещами в старенький саквояж и поцеловала Таню. Тане сделалось почему-то неловко от ее поцелуев, она увернулась от ее рук, пробормотала «до свидания» и пошла вслед за врачом по деревянной лесенке на второй этаж.

— Я приеду к тебе в воскресенье! — крикнула ей в спину тетя Валя.

Она шла рядом с незнакомой женщиной в пестром чужом платье, пахнущем хозяйственным мылом, точно таком же, какие были и на других девочках, а ее праздничный наряд — зеленую кофту и черную юбку — уносила в стареньком саквояже тетя Валя, уходящая по песчаной дорожке к низкому забору. Она машет и улыбается Тане, но на солнце хорошо видно, что в глазах у нее встали слезы.

Спальня для девочек, куда ее ввела врач, располагалась на веранде — в большой комнате стояло плотно друг к другу двадцать шесть кроватей, застеленных одинаковыми белыми покрывалами, точно так же, как в пионерском лагере. Только в пионерском лагере день, когда приезжали родители, назывался родительским днем, а здесь