Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская

ее, Слава пошел к ней навстречу, но в это время какая-то женщина, наверное его мать, схватила его за руку и поволокла к остановке трамвая. Увидев, как послушно семенит он ногами в рыжих сандалиях и в носочках с белой каемочкой за женщиной, которая тащит его к трамваю, Таня испытала почему-то чувство острого стыда за себя и за него, и ее первую любовь сдуло как ветром.

Теперь Таня стала ходить на танцы, потому что знала, что туда ходит Глеб Огнев. На травянистую полянку, где были танцы, она приходила первая, когда Берта Бруновна садилась на стул, вытаскивала новенький баян из футляра и пристраивала его на своей необъятной груди. Таня становилась за развесистую иву с краю поляны и там ждала, когда соберутся ребята, — танцевать она тоже не умела. На танцах Глеб Огнев всегда приглашал Тамару Беляеву. Она танцевала лучше всех. Она прекрасно танцевала и польку-бабочку, и молдовеняску, и падекатр, и все другие танцы из репертуара Берты Бруновны. Но лучше всего они танцевали с Глебом фигурный вальс, — Тамара Беляева не была красива, когда стояла на линейке или обедала, но когда она танцевала фигурный вальс с Глебом Огневым, она становилась чудо какой красивой: шея ее вытягивалась и становилась тонкой и длинной, длинными и тонкими были ее руки с изящно разведенными пальцами, они плавно раскачивались, точно в такт музыке, красивыми казались ее худенькие ноги с оттянутыми носками. Тамаре шел фигурный вальс, который она танцевала с Глебом, так же как шло Тане ее домашнее платье с вышивкой. Невозможно было не любоваться ими, когда они, разорвав руки и повернув головы, обходили друг друга. Тогда все смотрели только на них. Все, кроме Нади Бруснигиной. Бруснигина брала кого-нибудь из девочек и начинала передразнивать танцующих. Она изо всех сил вытягивала шею, сильно изгибаясь, растопыривала пальцы и делала огромные шаги не в такт музыке. И все начинали смеяться. Даже Берта Бруновна. А Глеб и Тамара танцевали, будто ничего не замечая. На дамский танец Надя Бруснигина всегда приглашала Огнева. Она танцевала много хуже Тамары, но не стеснялась этого. Танцуя, она все время что-то шептала ему и смеялась. И это было удивительно — никто из девочек не шептался с мальчиками во время танцев, вообще девочки чаще танцевали друг с другом, а если и шли танцевать с мальчиком, то ни о чем с ним не говорили, держались подальше и никогда не смотрели друг на друга. Даже Беляева. А однажды во время танца Бруснигина при всех положила голову на плечо Глебу. Положила свою темную, стриженную по-взрослому голову с красной лентой ему на плечо как ни в чем не бывало. И Таня испугалась за Глеба: сейчас, сейчас Берта Бруновна сожмет свой баян, перестанет играть, и все остановятся вокруг них и будут смотреть, и случится что-то ужасное. Но Берта Бруновна продолжала играть, а все продолжали танцевать, будто ничего не заметили, и Надя так и танцевала с Глебом, положив голову ему на плечо, и Тане захотелось подойти и сорвать с ее головы красную ленту и топтать ее ногами до тех пор, пока она не превратится в пыль. И чтобы не сделать этого, она ушла с поляны, где были танцы, где каждый может вести себя как ему вздумается, на поляну, где малыши играли в «Али-Бабу», где все должны были соблюдать одинаковые правила. Игра была детской, совсем простой и не требовала никакого умения, как, например, волейбол. Все просто брались за руки и становились в две цепи, одна напротив другой, и кричали по очереди во все горло загадочно-бессмысленные слова: «Али-Баба! Почем слуга? Пятого-десятого, — тут называлась фамилия, — сюда!» Вызванный таким образом бежал изо всех сил, с тем чтобы грудью прорвать звено из двух сцепившихся рук в цепи. Если это ему удавалось, он уводил в свою цепь любого пленника из вражеской цепи, если нет — он сам становился пленником, став на место, в котором не прорвал цепь. Тане нравилось побеждать малышей, уводя в свою цепь одного за другим. А потом играть в «Али-Бабу» пришел Глеб. И Надя тоже пришла. И Глеб крикнул сразу: «Пятого-десятого — Цветкову сюда!» И она изо всех сил разбежалась, чтобы грудью прорвать цепь в том месте, где сцепились руками Глеб и Надя, и увести Глеба в плен по всем правилам детской игры. Но они держались за руки очень крепко, и Таня осталась в плену, и пришлось ей встать между ними, и потом они долго стояли рядом, сцепив потные руки, и никто не мог прорвать цепь в этом месте, даже Надя. И Надя, бросив игру, ушла, а они с Глебом стояли рядом, изо всех сил сжимая руки друг друга до тех пор, пока их цепь не выросла до забора, а во вражеской цепи не осталось ни одного человека.

В воскресенье после обеда старшая группа пошла в лес за черникой. Таня не любила воскресений в детском доме — в воскресенье был день посещений. К немногим ребятам приезжали из города родственники, и потом весь «тихий» час они раскладывали на подушках свои подарки и любовались ими и завистливыми взглядами, которые бросали на их подарки те, к кому никто никогда не приезжал. К Люсе Смирновой всегда приезжал дядя, и она угощала всегда Таню чем-нибудь вкусным. Но Таня все равно чувствовала себя обиженной и за других девочек потому, что скучала уже по глазам тети Вали с морщинками вокруг, которые смотрели на нее и словно всегда говорили: «Ты, Танечка, самая лучшая в мире». Тетя Валя ни разу не приехала к ней с начала лета. Она писала, что дядя Боря по-прежнему нервничает, что с работой у него все так же не ладится, что, как видно, придется Танечке пробыть в интернате и зиму, что потом видно будет, что это ничего — Таня будет приходить к ним каждое воскресенье и что все знакомые наперечет хвалят этот интернат.

Наконец окончилось воскресное утро с гостинцами и бахвальством. После «тихого» часа всем раздали алюминиевые котелки, построили парами, и группа вышла за забор. Дорога в лес, плотно усыпанная сухой хвоей, была рыжей на солнце, сквозь хвою проступали узловатые толстые корни деревьев, и рыжая дорога была похожа на чью-то лохматую натруженную руку. Позвякивали пустые котелки друг о друга, пели птицы, пилили свою песню кузнечики. По обочине дороги росло много спелой черники, но Синица с ребятами шли дальше, туда, где черники больше. Они пели песни