Вычислитель (сборник) - Александр Громов

Спаслись. Чудом, но спаслись. Расчет, который измучил Эрвина, но так и не дался, теперь можно было отбросить. Да, Кристи вопреки всему выжила, если только симбиоз с донным моллюском попадает под человеческое понятие о жизни. Она пленница, но ее можно назвать почти главной в этом симбиозе. Да, именно почти… Ей приходится считаться с потребностями громоздкого тела язычника, а потребность у него только одна: жрать! Неудивительно, что в компенсацию за проделанный за беглецами путь она собиралась скормить своему симбионту Иванова…

Однако не скормила. То ли снизошла к просьбе, то ли к словам об опасности. Действительно, язычник ведь может поменять симбионта, утилизировав прежнего, если новый лучше… Чего Кристи добивается – свободы, конечно? Молит о ней единственного близкого человека, не умея сказать? Что ж, человек это поймет. Уже понял. Но он бессилен. Ему нечем убить язычника, а главное, вместе с ним погибнет и Кристи. Язычника не вытащишь на берег, чтобы аккуратно освободить пленницу, она просто утонет.

Где сейчас находился поперечно-полосатый, понять было невозможно. Не отправился ли в обратный путь? Может, у донных моллюсков существует территориальность? Или, может быть, Кристи высунула из зыбуна кончик щупальца и наблюдает сейчас хотя бы одной парой глаз за человеком, на которого не перестает надеяться?

Уже зная, что он все понял.

Возможно – догадываясь, что надеется напрасно…

В зарослях трещал и сквернословил Иванов. Предоставив ему и дальше заниматься тем же, Эрвин спустился со скалы и, пригнувшись, как ищейка, побежал к ручью. Найдя водопой, он пошел по «заячьей» тропинке и вернулся с четырьмя тушками еще до того, как Иванов смог предъявить два изготовленных шеста. На ровной плите, наклонно уходящей в болото, Эрвин оставил добычу, жалея о том, что не может написать слово «спасибо».

Впрочем, и так понятно. Даже лучше, подумал он, что на берегу нет песка и нет возможности оставить послание. Что, кроме «спасибо», можно сказать Кристи? Обнадежить? Но чем?

– Пошли, – сказал он Иванову, приняв от него шест. – Нет, погоди…

Он понял, что не настроил себя на новый переход. Мышцы должны работать, а голове полагается быть чистой, ясной и радостно-готовой к немедленному и быстрому обсчету всех вариантов. С мышцами было все в порядке, зато в голове поселилась мутная горечь, и никак не удавалось выскрести ее и выбросить вон. Сдаешь, вычислитель?

Сдаю, признался себе Эрвин.

Вместе с горечью он ощущал испуг, и то не был естественный страх перед болотом. Страшно было обнаружить в себе человека. Самого обыкновенного.

Незащищенного и жалкого.

Половина лица Иванова, с любопытством смотрящего на Эрвина и ждущего команды, внезапно окрасилась багровым. Там, откуда пришли путники, на утонувшем в дымке острове, так долго служившем Эрвину пристанищем и домом родным, бесновалось пламя. Полыхнули отсветами тучи. Спустя минуту донесся не то гул, не то шелест, похожий на вздох. «Зайцы» покинутого людьми клочка суши недолго радовались отсутствию двуногих хищников – островной биоценоз перестал существовать.

Теперь шли медленно, и не только потому, что дождь размыл зыбун – Эрвин боялся потерять направление. До самого вечера никто не нападал на путников, как будто в дурную погоду все хищники болота лишились аппетита. Однако с того было не легче. Перед тем как начало темнеть, слева вдруг начал неторопливо вспучиваться бугор, и Эрвин, приказав Иванову ложиться на шест, лег сам. Конечно, это был не язычник, протыкающий болотный ковер гораздо быстрее, а метановый пузырь. Когда прорвало, колыхнулся зыбун, а в воздух взлетели тонны гнилых водорослей и клейкой грязи – взлетели, чтобы спустя несколько секунд посыпаться на людей сверху. Кто-то отчаянно запищал в пелене дождя, но кто это был, осталось неизвестным. Возможно, зверь. Возможно, хищное растение вроде того, что ранило Марию. Вновь продолжив движение, Эрвин взял курс подальше от этого писка.

Иванов держался неплохо – провалился только трижды, в то время как Эрвин – дважды. Каждый потерял по мокроступу, и в дело пошли запасные. Но видно было, что Иванов устал.

Как назло, под ногами запузырилась такая каша, что остановись только – затянет даже с шестом. Двигаться, двигаться! Выдирая ноги. Не стоять! Терпеть! Дойти!..

И дошли. Час ли, два ли боролись с топью – кто знает? Несущественная информация. Существенно то, что болотный ковер вновь стал упруго пружинить под ногами. Эрвин проткнул его шестом, дна не нашел, но выглядел приободрившимся.

– Теперь смотри в оба, – сказал он, объявив короткий привал и дав Иванову время слегка отдышаться.

– На что смотреть?

– На скалу. Где-то недалеко должна быть скала, если только мы не сильно взяли к западу. Я видел эту скалу издали, когда плавал на пироге. Вполне подходящее место для ночлега.

– До следующего острова, значит, сегодня не дойдем?

– Дойдем завтра. Остров – молодой вулканический конус, все время курится. Запашок там… Зато обсидиан есть.

– Дичи нет?

– Вообще ничего съедобного.

– Возможно, ты не заметил, но я последнее время недоедал, – сказал Иванов.

– Привыкай к подножному корму. – Эрвин пошарил в ближайшей луже и предъявил Иванову на ладони двух извивающихся головастиков. – Будешь?

– Ты что, с ума сошел?

– Ну, как хочешь.

Отправив головастиков в рот, он заглотнул их, не жуя, наблюдая на грязном лице Иванова смесь любопытства с гадливостью.

– И как оно? – спросил тот.

– Не блаженствую. Зато наловишь еще раз десять по столько – и сыт. Что у тебя была за подготовка – без курса выживания, что ли?

– Был курс, только давно, – сказал Иванов. – На Тверди.

Эрвин фыркнул.

– Это не курс, а санаторий. Твердь – почти Земля. Что поймал, то и съел, половина того, что растет и бегает, годится в пищу.

– Если сам не сгодишься в пищу лесному коту. Сунуть бы тебя в тамошние джунгли…

– Выжил бы, если бы не погиб сразу. Я хорошо считаю, а значит, быстро учусь.

– Да я уже понял… Я просто так.

Эрвин не стал развивать тему. Упоминание о Тверди неприятно царапнуло. Кристи была родом с Тверди…

Вместо слов он вытянул руку, указывая направление.

– Туда? – спросил Иванов. – Ты уверен?

Не дождавшись ответа, он заспешил следом. И когда из пелены дождя проступили контуры остроконечной, похожей на клык скалы, он даже не стал допытываться у Эрвина, вело ли его чутье или вел расчет.

На верхушке каменного зуба не хватило бы ровного места и на то, чтобы стоять на одной ноге, зато у подножия скалы нашлась тесная полочка – как раз для двоих, если тесно сидя. Эрвин побродил перед ней, потыкал шестом в зыбун.

– Годится. Тут мель, язычник не достанет. Если только не очень крупный.

– А спать как? – поинтересовался Иванов, ерзая задом по площадке.

– Разве ты не выспался?

– Предпочитаю спать каждую ночь.

– Я тоже, – через силу ухмыльнулся Эрвин. – Не знаю только, как довести до сведения болота наши предпочтения. Не подскажешь?

– Юмор у тебя плоский, – буркнул Иванов.

Эрвин смолчал. Что толку просвещать новичка о том, что Саргассово болото может сделать с человеком? Сам поймет. Юмор – это очень хорошо, плоский он или объемный. Это безошибочный индикатор: болото только-только начало работать над жертвой. Все еще впереди.

Дождь не прекратился и после заката, да и заката как такового не было: сумрак плавно перелился в темноту. Иванов ерзал и скреб себя пятерней до тех пор, пока Эрвин не осведомился, не чесотка ли у него.

– Оцарапался. Наверное, о панцирь той твари, когда вылезал из него. Бок саднит и голень.

– Потерпи до острова. Попробуй поспать.

– Все хотел спросить, – сказал Иванов. – Не хочешь – не отвечай, но мне любопытно… Эти твои способности – они тебе дают что-нибудь, кроме профессии и этой… ну, востребованности?

– Конечно. Они дают важную, но нерадостную вещь. Понимание.

– И что же ты понял?

– Многое.

– Может, поделишься?

– Например: мир состоит из великой сложности и столь же великой простоты. Эти две крайности не правят миром – они и есть мир. Так называемые нормальные люди воображают, что истина скрыта не в простоте и не в сложности, а где-то посередине, что она непроста, но логична и готова открыться им, если усердно думать. Это заблуждение. Мир как он есть слишком груб и жесток для них и точно так же непостижим. Все люди строят иллюзии. Самый прожженный рационалист – и тот наивный мечтатель. Я – нет. Никогда не подгонял «требуется вычислить» под «хочу, чтобы было так, а не иначе», понятно?

– Ну… более или менее. В тебе правда нет никаких электронных добавок?

– Правда.

– Ладно, я просто так спросил… Вообще-то я читал твое досье. Необычное такое…