Неживая вода - Елена Ершова

— А сейчас веришь?

— Верю, — лицо Эрнеста сразу же посерьезнело. — Дед мой приукрасить мог, но соврать — никогда. Да и последствия я своими глазами видел.

— Это какие, к примеру?

— А такие. Что дед мой с тех пор ни разу ничем не болел. И до сих пор жил бы, если бы не пропал без вести. А Полесье по сию пору родиной долгожителей считается. Легенда гласит, что шаман всех жителей живой водой окропил и беду на многие годы отвел. До сих пор полесский родник целебным считают, паломники сюда едут, а в ставкирке молятся. Хочешь, покажу потом?

— Покажешь, — согласился Игнат.

А сердце его застучало быстро-быстро, будто волновалось: неужто цель близка?

— А куда потом этот шаман делся? — спросил он.

Эрнест развел руками.

— Кто его знает… Их братия — птицы вольные, перелетные. Но слышал я, что не сам ушел. А от греха подальше его сами чистильщики и убрали. Только под конец допытались, откуда он явился и где лекарство добыл. Вот так и вышли они на базу.

— Значит, веришь, что целебная вода существует?

— А что ж не верить? — спокойно ответил Эрнест. — В войну какие только эксперименты не велись. Штамм вируса чумы тоже искусственным путем выведен. Биологическое оружие это. Слыхал о таком?

— Я в школе учился, — парировал Игнат. — Не совсем уж деревенщина.

Эрнест заулыбался неприятно, как было всегда, когда ему удавалось поддеть своего спутника.

— Тогда считай, что в руках у этого шамана панацея оказалась. А каким чудом — он тоже не сказал. Только велел, чтобы от дурных глаз да рук берегли. Мол, много охотников пожелает это лекарство заполучить.

Игнат вздрогнул снова. Почудилось, что в налетевшем ниоткуда ветре послышался шепот самой нави: "Найди мертвую воду… А мы вернем…"

— А были еще случаи, чтобы мертвые воскресали? — спросил он, отмахиваясь от наваждения.

Эрнест хмыкнул и отвернулся, буркнул:

— Не знаю. Но в этих местах чего только не случалось и какой только дряни не ошивается. Поэтому и ты смотри в оба и рот больше не разевай. Пришли мы.

"Куда?" — хотел спросить Игнат.

И не спросил.

Туман раздвинулся, торжественно и плавно, словно театральные кулисы. Гигантский полоз изгороди вновь сверкнул под тусклым солнцем сталью чешуи и замкнул кольцо перед вставшими путниками. Игнат перестал даже дышать, а только во все глаза смотрел на исполинские ворота, которые возникли перед ним из белесой хмари прямо посреди дремучей чащобы. И если бы туман не развеялся, Игнат шел бы до тех пор, пока не уперся лбом в проржавленный и промятый бок одной из створок, на который черной краской кто-то нанес изображение паука.

Маленькое безголовое тельце, заключенное в окружность. Три пары лапок, каждая из которых в свою очередь образовывала круг. Остатки оранжевой краски и ржавчины изломанными лучами разбегались в стороны, словно причудливая паутина.

Краем уха Игнат уловил тонкий еле слышимый свист и не сразу понял, что это воздух выходит из его приоткрытого рта. Поэтому он сглотнул, облизал губы и, повернувшись в сторону Эрнеста, хрипло сказал:

— Вот значит, какие они… Паучьи ворота… только какое отношение к живой и мертвой воде имеет паук? Для чего тут нарисован?

Эрнест поднял бровь и посмотрел на Игната с сомнением, словно впервые его увидел.

— Парень, да ты и впрямь дурак! — будто делая для себя открытие, сказал он. — Для чего я тебе всю дорогу про вирус да про чистильщиков рассказывал? Ты глаза-то разуй! Какой это, к чертям собачьим, паук? Это же знак биологической угрозы!

6

Открыть ворота оказалось делом непосильным: створки намертво примерзли, приржавели друг к другу. А потому Эрнест повел Игната окольным путем — через пролом в заборе.

Это напомнило Игнату, как он вместе со Званкой лазал за яблоками к дядьке Касьяну. Вернее, сам Игнат стоял на страже и при появлении опасности должен был заухать совой. А Званка в это время набирала в холщовый мешок спелые и красные, с два кулака величиной, плоды. Половину добычи Званкина мать пускала на пироги и варенье, а из другой отец варил крепкий сидр. Даже если Званкины родители и знали, что яблоки добываются незаконным путем, то до поры, до времени молчали — жила семья Добушей небогато, и, по-видимому, ничего зазорного в краже такой мелочи, как яблоки, не видела.

Но Званкино счастье длилось недолго.

В тот вечер Игнат то ли замешкался, то ли действительно не увидел приближения дядьки Касьяна. Только очнулся, когда на его ухе сомкнулись крепкие заскорузлые пальцы и прокуренный голос грозно произнес:

— А вот я тебе щас таких лещей всыплю, щусенок!

От боли Игнат взвыл, и попытался вывернуться из захвата, но Касьян держал его крепко. Зато Званка, заслышав Игнатов вой, кошкой спрыгнула с дерева и дунула вниз по улице, по пути теряя награбленную добычу.

— Вот стерва! — сплюнул Касьян и погрозил вдогонку кулаком. — Ничего, разберусь с тобой еще!

А Игната поволок к бабке Стеше и швырнул в избу, будто куль с картошкой. От боли и обиды на глаза мальчика навернулись слезы, но хныкать он не стал, только закусил губу. По ее суровому виду заметно было: наказание не заставит себя долго ждать, и ремень бабки еще не раз пройдется по его спине.

— Вот какого помощничка я себе воспитала! — причитала бабка Стеша. — Были бы живы родители — со стыда сгорели! Где же видано, чтоб мой внук по чужим садам как по собственной хате разгуливал? Да с кого ты пример берешь? С оборванки этой?

Игнат насуплено молчал, грыз ноготь.

— У Добушей бандитка растет, а ты ей в рот заглядываешь, будто завороженный! — продолжала бабка и всплескивала руками. — Своего-то ума нету! Только ничему хорошему она тебя, дурака, не научит. С пути собьет да на смех подымет. Да и саму, паршивку этакую, еще Господь накажет. Вот уж судьба свела с соседушками…

Она еще много чего говорила, злилась и плакала, хлестала Игната ремнем — но не больно, скорее, для острастки. А он все также молчал и думал, что теперь Званка останется без варенья на зиму и дома ее наверняка накажут тоже. И было обидно до слез, что родная бабка клеймит его дураком.

Теперь засела в нем обида на Эрнеста, но и в этот раз Игнат промолчал. Только почувствовал, как провели по его горячей щеке стылой ладонью и тихий голос шепнул: "Ничего, Игнаша… за обиду они ответят…"

— Ты от меня далеко не уходи, — между тем велел Эрнест. — Даже по большой нужде. Я могу и отвернуться, не барин. А вот жизнью рисковать не хотелось бы.

Игнат угрюмо кивнул, но вопреки всем запугиваниям Эрнеста, за Паучьими воротами ничего не изменилось. Все так же текла густая туманная река, все той же настороженной тишиной встречал их лес. Но чем дальше путники углублялись в чащу, тем ниже и кряжистее становились деревья. Солнце совершено заволокло туманной дымкой, блестящая чешуя изгороди осталась позади, и мир стал однородно матовым и белым, как шар из дутого стекла.

— Делаем последний привал, — сказал Эрнест, останавливаясь снова и с видимым облегчением опуская на землю тяжелый рюкзак и чехол с палаткой.

— Так не ночь еще, — возразил Игнат.

— Делай, что говорю! — прикрикнул на него Эрнест. И, заметив, как набычился парень, добавил, уже смягчаясь:

— Не обижайся. Я ведь тут не впервой хожу. Еще пару миль — и болота начнутся. А на болотах ночевать нам вовсе не с руки.

Игнат спорить не стал и принялся устанавливать палатку, что было для него уже привычным делом.

— Надеюсь, ни волки, ни медведи нам сегодня сон не испортят, — буркнул он.

Эрнест усмехнулся и ответил:

— Волки сюда не суются, стороной обходят. Места гиблые.

— Ладно, не пугай, — отмахнулся Игнат. — Будто раньше по другим ходили.

Тьма подкралась незаметно, на цыпочках, обернула лес темной шалью, погасила последние проблески дня. Игнат запалил костер, и оранжевые язычки выхватили из сумрака изломанные силуэты елей, которые, словно сказочные горбуны, обступили лагерь путников и замерли в ожидании, прислушались к разговору.

— Если места гиблые, то почему теперь не охраняются? — спросил Игнат.

Эрнест пожал плечами.

— А чем тут поживиться? Только утварь для коллекционеров и можно найти. Самое ценное враги сожгли при отступлении, а чистильщики что могли спасти — то вывезли и грифом "секретно" припечатали. До остального никому дела нет. Вот ворота и стоят без надобности, ориентиром служат да напоминают, что опасно сюда неподготовленным людям соваться. Зверья здесь нет, ягода не родится.

"Совсем как в Солони", — подумал Игнат.

Он первым вызвался нести дозор, и, отправив Эрнеста спать, придвинулся к огню, плотнее завернулся в теплый овчинный тулуп. Ружье Игнат поставил между колен и смотрел, как играет, потрескивает пламя, время от времени выплевывая в небо горячие искры. Огонь успокаивал, отвлекал от тяжелых мыслей, что продолжали разъедать душу Игната. И на каждый шорох еловых лап он вздрагивал, словно не ветер ерошил мех на вороте тулупа, а мертвячка гладила бесплотной рукой.