Русский боевик - Владимир Романовский

— Вы кто по профессии? — спросила Марианна.

— Биохимик, естественно, — живо откликнулся Пушкин. — Биохимия — самая передовая наука сегодня. Ого-го, какая наука! Страсть!

Он сделал большие глаза. И Марианна невольно улыбнулась.

Уединившись у рояля с Некрасовым, Пушкин слегка посерьезнел и спросил более или менее напрямик:

— Ну и чего здесь… э… вообще-то?

— Вам не сказали?

— Мне сказали, что настало новое время и что я должен прочесть что-то вроде импровизированной лекции на тему кризиса в научном мире. Перед телекамерой. Неужели действительно переворот?

Некрасов вздохнул.

— Может и переворот. Электричества нет. Скоро горячей воды не будет. Из гостиницы никого не выпускают. Вас сюда привезли наши доблестные солдаты?

— Да.

— Читать лекцию.

— Да, представьте себе. Кризис в научном мире — это, знаете ли, та еще тема, — Пушкин недовольно наморщил пухлые щеки, втягивая судорожно ртом воздух — очевидно, он недавно бросил курить. — Я бы с гораздо большим удовольствием прочел бы лекцию об антисемитизме.

— В научном мире?

— Можно и в научном, какая разница. Антисемитизм — такая тема благодатная, а главное — все сочувствуют, или делают вид, что сочувствуют, или сочувствуют во имя общего прогресса, или начальник еврей — да мало ли что! Но — сочувствуют, а это самое благодатное и есть. Евреев всем жалко, или делают вид. А науку никому не жалко. Скажут — так ей и надо, науке — вот и провал лекции. Кто этот негр? Москвич?

— Вообще-то он американец.

— Настоящий?

— Какой-то знакомый Трувора, подозрительный тип. Но дело не в нем. Знаете, у всех нас здесь имеется совершенно реальная возможность не выйти из этого заведения живыми.

— Да? — Пушкин загрустил. Видно было, что он не очень в это верит, но ему все равно грустно. — Ну вот. Вот тебе и лекция. И связи нет. Жена у меня испереживается вся. Она у меня хохлушка, сковородками кидается, когда истерикует.

— Часто истерикует?

— Последнее время очень часто. С тех пор как дети разъехались — сын в институт, дочь замуж вышла. Ее дети, между прочим, не мои. Дура. Все время орет. Кричит — блядь, столько богатых жидов кругом, угораздило меня именно за тебя выйти, козел, шантрапа бесштанная, хуже москаля! Что толку с того, что ты ученый? Ученые на мерседесах ездят, а у тебя на троллейбус денег нет. И так далее. А вы женаты?

— Разведен.

— Везет же людям. Вы тоже им лекции читаете?

— Да.

— О праве?

— Об экономике.

— Глупо как-то. Телепередачи с лекциями, а телевизоры не работают по всей области.

— Послушайте, Лев, вы действительно не понимаете, что происходит, или прикидываетесь?

— Хмм…

— Странно как-то. Область уже третий день существует, как независимое государство — и никто почему-то не воспринял это всерьез. До сих пор.

— Есть вещи поважнее.

— Например?

— Тепедию разгромили — раз. Ближний Восток — а там евреи — два. Америка — три.

— Перестаньте вы…

— Я серьезно. Вы разве не заметили? Нынешнее поколение русского народа — единственное в мире, полностью посвящающее все свободное и так называемое рабочее время рассуждениям об Америке. Иногда отвлекаются на евреев, реже на гомосексуализм. Плюс немного трепа о патриотизме и хачах. Но в основном — об Америке. Какие американцы тупые и бескультурные, и как они всех завоевать хотят, и особенно нас.

— Лев, ваше непрерывное общение с мещанским сословием не идет вам на пользу.

— Вы совершенно правы, Некрасов. Я хотел отвлечься и купил билет на представление мисс Акопян. Давно не видел, как фокусы показывают, но его почему-то отменили. Возможно в связи с переворотам и независимостью Новгородской Области. Хотя это, наверное, плохо. Поскольку политика не должна вмешиваться в дела искусства.

— Мисс Акопян находится здесь.

— Как — здесь?

— Здесь. На верхнем этаже, в пентхаузе. И даже устраивает представления. Программа у нее, правда, несколько необычная, но сегодня вечером вы ее наверняка увидите.

Пушкин высоко задрал левую бровь, изображая недоверие.

— А балетную труппу наш хват и умелец Трувор не пригласил ли заодно?

— Вы все еще находите происходящее смешным?

— Не очень, — признался Пушкин. — Заварили кашу. Но в конце концов чем мы хуже Грузии или Украины? Нынче все отделяются.

— Да, пожалуй, — машинально согласился Некрасов. — Сука Кудрявцев! — неожиданно со злобой сказал он, кусая губы. — Скотина. Ишь какой умный. Заболел он. Я бы тоже заболел сейчас. Но мне никто не поверит. А ему поверили. Не сразу, но поверили.

— Это естественно, — Пушкин покивал. — То, что законники врут не краснея — известно всем. По поводу историков у популяции все еще есть некоторые сомнения. Кто этого мужика так разукрасил? И кто он такой?

— Он священник. Отец Михаил.

— О! Не любят у нас попов, не любят.

— Лев, у меня к вам вопрос, как к биохимику.

— Начинается… Ладно, задавайте вопрос.

— Нафта-четыре.

— Ну?

— Это действительно возможно? Она существует?

— Ну вот. При чем тут биохимия? Вы бы еще у историка спросили.

— Не валяйте дурака.

— В принципе возможно. Опыты провели ведь. Две тонны сожгли.

— Отдача — действительно такая, как мне сказали?

— Это смотря кто вам сказал.

— Не увиливайте.

— В четыре раза.

— И ее действительно нигде больше нет?

— Кого?

— Нафты-четыре?

— Аберрация. Действительно нет.

Спортзал, нужный отряду Вадима для поддержания формы и готовности, не отключили от генератора, и не только освещали, но и проветривали кондиционером — в отличие от бара, здесь было прохладно. Дети трех матрон наконец-то его обнаружили, этот спортзал, и пришли, небось, в мрачный восторг. За какой-то час с момента обнаружения половина стальных тросов, соединяющих грузы, педали, распялки, и прочие важные атрибуты машин для культуризма, были перекушены неизвестно где раздобытыми строительными кусачками. Бревна и кони валялись опрокинутые, маты лежали порезанные кухонными ножами, которые тоже неизвестно откуда взялись, а потом неизвестно куда исчезли, за исключением двух, кои оказались вогнанными по рукоять, как легендарный меч Нотунг, обнаруженный Зигмундом и унаследованный Зигфридом, в баскетбольный щит на высоте трех метров от пола. Восемь канатов перепилили (вероятно, теми же ножами) у самого основания под потолком. От девятого каната осталась висеть половина — второй половиной одну из девочек привязали к груженной на сто двадцать килограммов штанге. Выйдя из предбанника в спортзал, подавленный Стенька увидел ее, девочку, и подошел к ней. Она посмотрела на него страшными круглыми глазами. Не говоря ни слова, Стенька подергал канат, нашел главный узел, и развязал его. Девочка с опаской поднялась на ноги, посмотрела затравленно на Стеньку, и побежала куда-то в раскоряку. И скрылась. Стенька поплелся к выходу.

Зашитый и обработанный Милном, отец Михаил курил, развалившись на стуле.

— Это бесчеловечно, — заверила Марианна вернувшихся с конференции у рояля Некрасова и Пушкина. — Они перешли границы. Давно перешли. Ну, я понимаю — в моем случае, и в вашем, они рассчитывают на что-то, но унижать священника — во имя чего? Во имя того, во что никто давно не верит? Зачем им это понадобилось?

— Марианна Евдокимовна… — сказал Некрасов, морщась.

— Ничего, ничего, — отец Михаил затянулся и закашлялся. — Многие люди так устроены.

— Что вы хотите этим сказать? — удивилась Марианна. — Как именно устроены? Вы же не собираетесь всерьез утверждать, что верите в Бога и так далее?

Аделина закатила глаза. Марианна раздражала ее давно. Некрасов и Пушкин криво улыбнулись.

— По-моему у вас сотрясение мозга, — сказал Эдуард отцу Михаилу.

Милн кивнул — ему тоже так казалось. Марианна чуть не приняла реплику на свой счет, но вовремя спохватилась и промолчала.

Молча появился откуда-то внук Бабы Светы, Федька, прошел к стойке, подтянул стул, сел возле него на пол, голову прислонил к краю стула и, кажется, задремал. Некоторое время все сочувственно на него смотрели, кроме отца Михаила, который закурил следующую сигарету.

— Сотрясение, возможно, — согласился он. — А что, рожа зеленая?

— Такой слегка изумрудный оттенок, — определил Эдуард.

— Импрессионистский, — добавил Пушкин. — Некрасов, вы будете нынче вечером присутствовать?

— Да.

— Какая у вас тема, если не секрет?

— Рандеман декруассан.

— Это что же такое?

— Убывание прибыли. Или отдачи. В русском языке нет подходящего термина, поскольку в России… а у астренов тем более… ничего никогда не убывает.

В бар вбежала большая неопрятная крыса и ринулась по диагонали к стене. Аделина подалась назад от столика вместе со стулом. Марианна оглянулась, увидела крысу, крикнула пронзительно «Ой!» и вскочила на ноги, а затем на стул, грохнув каблуками тяжелых туфель. Помимо священника, которому в данный момент было действительно все равно, мужчины сделали вид, что ничуть не испугались.