Собрание сочинений в десяти томах. Том 6 - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не обращая внимания на грязь, лужи и рытвины, Тадеуш шел к хорошо знакомой избе. Еще дитятей не раз он бегал с няней по деревне, помнил в ней каждое деревцо, каждый поворот улицы, каждый мосточек, колодезь… узнавал впотьмах каждый закоулок и уверен был, что не ошибется.
Когда же он приблизился к избе, то смешался и встревожился, как разбойник. Он остановился и прислушался: кругом была тишина. Подняв глаза, он увидел кого-то в белом, стоящего на пороге. И этот кто то и он почувствовали впотьмах присутствие друг друга, услышали и увидели предчувствием.
Тадеуш кашлянул, фигура в белом прижалась к двери; он молча подвинулся к ней. Он надеялся на свое положение, как на положение барина, и на испорченность этой женщины; рассчитывал на то, что она не была чиста. И что за наслаждение хотел он найти там? О, непонятное сердце человеческое, кто же разгадает тебя, когда ты бьешься желанием тела? Бедное, безумное создание, бедный жертвенник сумасшедших желаний!
Приблизившись, Тадеуш легко узнал, что фигура в белом была Уляна.
— Это ты?
— Кто тут?
— Это я.
— Ах, барин, барин, — повторила с беспокойством Уляна, тронувшись с места, — вы пришли. Зачем? На мое несчастие, на слезы мне, на беду, барин!.. Ах, уйдите, уйдите!..
— Уйти, когда ты ждала меня на пороге? — возразил, улыбаясь, Тадеуш.
— Ждала, правда, — ответила Уляна, — ждала нарочно, чтобы предупредить, чтобы никто вас не увидел, упросить, чтобы вы не входили. Несчастный крест и мне! Барин, барин! Я не такая, как вы думаете. Это-то ваша любовь! — прибавила она. — Это хуже ненависти.
Тадеуш, удивленный задыхающимся и дрожащим голосом этой женщины, в котором сильно высказывалось негодование, стоял не зная, что начать.
— Ну, ну, Уляна, — сказал он в замешательстве, приближаясь к ней, — пойдем в избу. Чего ты боишься?
— В избу? Зачем? Чтобы нас видели, чтобы нас слышали, чтобы я была несчастлива, чтобы… — И она заплакала. — Господь покарает меня на детях, на доме, на имуществе, на хлебе…
— Пойдем, пойдем, Уляна, — настаивал Тадеуш. — Если Господь должен кого покарать, то Он меня только покарает.
— На мне крест, барин! Не пойду, не хочу, не пойду! Крикну и разбужу всю деревню! Созову всех! Идите, барин, идите!..
— Так ты хочешь, — воскликнул Тадеуш, скрипя зубами, чтоб я озлобился, чтоб отомстил тебе?..
— А что же вы мне сделаете? — спросила она. — Велите бить меня? Разве и так не бьют меня! Отнимете хлеб? И так его немного, а дети малы, и в рекруты не отдашь их.
Тадеуш, насупившись, задумался. Он еще попробовал подступиться к ней, но баба в темноте блеснула ножом.
— Осторожней, — сказала она, — у меня нож, я взяла его нарочно и буду обороняться.
Услыхав это, Тадеуш остолбенел и остыл.
— Вы думаете, может быть, — говорила она смело, — что коли я красива, так у меня уже нет ни веры, ни сердца и не знаю я Бога. О, — и она засмеялась дрожащим голосом, тихо и печально (смех этот звучал как горькие слезы). — Ступайте куда-нибудь в другое место; найдете себе другую и третью, и десять, но не меня. Идите барин! Если придет кто-нибудь, я должна буду кричать и пристыжу вас…
— Так ты отталкиваешь мою любовь? — спросил Тадеуш пол-унасмешло, полусердито.
— О, разве это любовь? — спросила она. — Та, о которой мне снилось, думалось, о какой поется в песне и на вечерницах толкуют: барская, королевская любовь, чувствую я, совсем иная. О, та не для нас бедных, не в избе искать ее, не на мозольных черных руках укачивать ее!
— Удивительная женщина, — сказал сам себе Тадеуш. — Доброй ночи, Уляна!
И она насмешливо ответила ему потихоньку:
— Доброй ночи!
Он стоял, не зная, что делать, она уже исчезла. Полный стыда, потащился он тихонько восвояси, повторяя: «Удивительная женщина».
VI
На другой день, рано утром, он выбежал в лес, мысленно еще разбирая вчерашнее приключение; он стыдился самого себя и сожалел о своей ночной прогулке. Поведение этой женщины лежало у него на душе непонятной загадкой. То он думал, что это было новое притворство; то опять силился понять достоинство женщины того класса, в котором обыкновенно не имеют об этом и понятия, и господские ухаживания скорее принимают как удовольствие и добрый случай, чем за грозу и несчастие.
— Боится мужа и все тут, — думал он про себя и, опять припоминая ее черты, ее взгляд, непонятное выражение которого так плохо клеилось с серой свиткой, угадывал, казалось, что ее не должно было судить, как других женщин этого класса, на основании этого правила испорченности, боязни и равнодушия. Это была, быть может, жемчужина, валяющаяся в грязи; но каким же образом она имела ее наружность и блеск? Каким образом женщине этого звания Бог дал такое лицо и такую душу? Каким образом окружающая ее испорченность не коснулась ее до сих пор? Какой ангел охранял ее молодость? Кто дал ей эту гордость и уважение к себе, и любовь к добродетели, и понятие о святости клятвы?
Этого ни Тадеуш, да и никто другой на его месте, не в состоянии был бы объяснить себе.
С ружьем на плече шел он тихонько в лес. День был праздничный, он встречал много народу, идущего по грибы и по ягоды; далеко уже в лесу раздавалось пение и аукание. С беспокойством озирался Тадеуш: между мелькавшими, как тени, фигурами искал он Уляну. Кто знает, не с этой ли мыслью вышел он из дому? Он желал встретить ее, хоть и не сознавался в этом даже самому себе.
Размышляя и идя куда ноги несут, забрался он в густую чащу, за которой было болото и старая вековая могила, у которой он привык отдыхать. Машинально и барин и собака пробирались тропинкой, ими же самими, вероятно, протоптанной, к могиле двух братии. Так называли ее крестьяне.
Окружали ее густая чаща орешника и зарослей; никто, кроме охотников, не ходил туда, да и те заглядывали туда редко, потому что надо сделать порядочный круг или брести по кочковатому болоту, чтобы дойти до пригорка, где насыпана была эта могила. Народное предание говорило, что там, при рубке сосны, убились два брата. Место это считалось страшным и проклятым; никто не забирался туда, никто не ходил, боязливые обходили его даже крестясь, и хотя есть повсеместный обычай
