Смерть по сценарию - Наталья Андреева

— Что же с ним случилось?

— Какая разница? Я сейчас о себе. Я так умоляла Господа сделать что-нибудь с теткой, потому что она извела и меня, и дядю. Каждый день умоляла, ложилась спать и вспоминала, какая она свинья, какая лживая, мерзкая, злая. Разве могла после этого Алла долго прожить?

— Надя, я думаю, что убил Аллу тот же человек, что и Клишина, и не из-за вас с дядей убил, тут мотивы другие.

— За что убивать Павла? Он был, конечно, неприятный человек, но не всегда же? Вы не знаете даже, что это был за обаятельный, прекрасный мужчина, когда в настроении! Просто фейерверк, и все вокруг смеялись, и невозможно было его не любить. За пару таких часов ему прощали все гнусности, честное слово. Если бы не эти злые приступы меланхолии, во время которых он и писал в основном, не эта желчь, неумение простить дуракам то, что они дураки. Но это же справедливо?

— Так же, как и ваша мольба Господу о смерти тети?

— Таких, как Павел, больше нет. У меня тоска по нему, глухая звериная тоска. А что касается Аллы, то я ее не убивала.

— Как же тогда ваши слова о том, что за ночь вы сумеете повзрослеть?

— Ах это… — Надя даже улыбнулась. — Ну это слишком личное. Просто есть один человек… Да и не важно. Я его визитку искала тогда в машине, решила позвонить и сказать… теперь уже не важно, что сказать, уже и так все кончено.

— Вы хотели из дома уйти?

— Ну, Максим уже давно меня просил.

— Кто это? Ваш знакомый?

— И мой, и Аллин, какая разница?

— Он вас любит?

— Нет, это мог быть только просто договор.

— Какой договор, Надя?

— Да не все ли теперь равно? Я сегодня извинилась уже, все ему сказала. Мы пока оставили все как есть. У меня теперь есть и дом, и любимая работа, и книги, а главное, покой, я теперь все буду делать только для себя, ну и для дяди, разумеется.

— А в тот вечер, когда убили Павла, дядя на даче с вами был?

— Это еще почему вы спрашиваете, Алексей Алексеевич? Если его не было, то что?

— Куда он уезжал?

— Не знаю. Ночью вернулся расстроенный, ничего не стал объяснять, просто лег, и все. Ему, кажется, позвонил кто-то.

— Ас ним можно сейчас поговорить?

— Пойду загляну. Вообще-то этот ваш Михин и так пристал с ножом к горлу: где были да что произошло. Но ничего у него не получилось.

— Читать вам ничего не давал?

— Что читать?

— Записки какие-нибудь.

— О чем?

«Давать или не давать ей продолжение «Смерти…»? Подложила в машину явно не она. Давать, не давать? — мучился Леонидов, пока Надя пошла в кабинет Гончарова. — Она любит и мертвого Павла, и живого дядю, что будет, если прочитает? Конечно, оба были хороши, для девочки все плохое уже кончено, пусть любит своего героя и оберегает покой стареющего ученого мужа. Михин не дал прочитать, не знаю, из каких соображений, а я не стану просто потому… Ну, не стану, и все».

Надя вернулась, пригласила Леонидова с собой в знакомый уже кабинет, где среди раритетов бумажных сидел за письменным столом сам такой же раритет среди людей пятидесятилетний Аркадий Михайлович Гончаров.

— Здравствуйте, молодой человек.

Не так уж и беспомощно выглядел этот профессор: волосы седые, но без лысины, волнистые, очки со стеклами не слишком толстыми, да и живот не очень большой. «Нормальный мужик», — подумал Леонидов и постарался тактично выпроводить Надю из кабинета:

— Надя, а кофе можно у вас попросить?

Она поняла, ушла на кухню, Гончаров отложил свои записи, с которыми занимался, гордо пояснил:

— Вот, пишу дневник. Такое горе, конечно, но потомки должны знать…

— Аркадий Михайлович, вас уже сегодня расспрашивали, следователь из милиции приходил.

— Да? Он не помнит, когда родился Пушкин, молодой человек! Не знает дату рождения величайшего поэта даже сейчас, когда и ребенок, и любой шахтер в забое… — Гончаров даже поперхнулся, оборвал мысль, вытер рот и уже ниже тоном запричитал: — В этот год! Не думал, что до такого доживу. Не слишком удачная личность этот ваш милиционер, я бы не принял у него ни одного зачета.

— Возможно. Наверное, это большой минус, когда милиционер не помнит дату рождения великого поэта Александра Сергеевича Пушкина, но боюсь, все свои зачеты Михин уже сдал.

— А вы?

— Что?

— Помните, когда родился Пушкин?

— Шестого июня.

«Слава богу, что у меня жена преподает литературу». Леонидов впервые сказал Александре спасибо за обзор школьных сочинений, который она любила в домашних условиях проводить, зачитывая вслух некоторые выдержки.

— Тогда я буду с вами разговаривать. Вы тоже милиционер?

— Нет, я ваш друг.

— А! Так вы к Наденьке?

— Нет, сейчас к вам. Вы были на даче у Клишина в тот вечер, когда его убили?

— У Паши? — сразу заметался он. — Никого еще не нашли?

— Кого?

— Этого Сальери

— Почему Сальери?

— А как же? Я просто уверен, что кто-то из зависти решил погубить большой талант и бросил в бокал с вином яд. О, как велик был Пушкин, он гениально все это описал!

— Извините, я немного о другом. Так зачем в тот вечер вы поехали к своему ученику, Аркадий Михайлович?

— Ах, молодой человек! Ну зачем вам?

— Об этом неприятно говорить?

— Ну, почему сразу неприятно? Да, я любил свою жену. Аллочка была вовсе не такая плохая, и она тоже очень любила меня. Мы прекрасно прожили вместе столько лет… Да… Я за нее, естественно, волновался, и, когда какой-то мужчина позвонил и сказал, что моей жене плохо и она лежит на даче у Павла, я поехал, конечно.

— Разве «скорую» вызвать не могли? И вообще, кто это звонил? Вы спросили?

— Спросить, кто звонил? — Он нагнул голову набок, прислушиваясь к этой фразе, как собака, не запоминающая с первого раза нужные команды. — Я подумал, что его послал позвонить ко мне на дачу Павел, и все.

— И поехали очертя голову вечером за своей женой, у которой своя машина?

— Мне сказали, что Аллочка лежит… У нее желудок больной, она так плохо питается, моя Аллочка, и все курит без конца, курит…

— Ну, вы приехали, и что?

— Ее уже не было.

— Полегчало, значит?

— Да, знаете, молодой человек, я так обрадовался, когда узнал, что она в состоянии была уехать сама.

— И вас не расстроило, что вы проехали столько километров?

— Ну и что? Аллочке же было плохо! Однажды она забыла купить свои сигареты, это было ночью, еще в те застойные добрые времена, когда после девяти никто не торговал, не было палаток, круглосуточных магазинов, и я поехал по знакомым, чтобы достать ей сигарет.

— Ночью? С вами все понятно… И вы не ругались, не выясняли отношений?

— С Пашей? — очень искренне удивился Гончаров. — С Пашей выяснять отношения? Да это же был добрейший человек!

Тут Леонидов снова чуть не упал со стула:

— А я другое о Павле Андреевиче слышал.

— Клеветники, завистники! Я же говорю, что его отравил Сальери.

— А вы никогда не критиковали Клишина?

— Ну, я советовал иногда, но очень осторожно. Талант, знате ли, вещь хрупкая, его нельзя ни за что ругать.

— А отношения Павла с вашей женой были вам известны?

— Отношения? Они прекрасно ладили, Аллочка и Паша. Между ними отношения были прекрасные, просто великолепные. Паша нисколько не обиделся, когда Аллочка вышла замуж за меня. Вы знаете, молодой человек, Паша за моей женой когда-то ухаживал, — таинственно понизив голос, подмигнул профессор Алексею. — Ухаживал, да, да. Но Аллочка полюбила меня, мы поженились, а Паша нисколько не обиделся и по-прежнему ко мне приезжал. Какой он был милый и добрый! На свадьбе радовался больше всех, поздравлял очень искренне, и с Аллочкой потом это была замечательная дружба.

«С ума сойти! — подумал Леонидов, выслушав тираду профессора. — Если не прикидывается, то кого к черту он вообще может отравить?»

— А о чем вы говорили в тот вечер, Аркадий Михайлович?

— О последней Пашиной книге, о чем же еще? Он отрывки мне давал читать. Очень странная вещь, я никогда не думал, что моего лучшего ученика потянет на мистику.

— Мистику?

— Ну а как вы еще назовете описание собственной смерти? С чего он взял, что его непременно должны убить?

— А разве его не убили?

— Да? Постойте-постойте, в самом деле! Надо же! Да ведь он так и писал! А я никогда даже не думал, что…

— Последний месяц чем вы занимались?

— Писал новую монографию у себя на даче, начал в конце мая. А что, уже месяц прошел? Какое сегодня число?

— Сегодня похоронили вашу жену.

— Аллу? Да, я написал об этом в своем дневнике…

— В вашем кабинете сегодня нашли снотворное.

— Да, помню. Как странно, сам не знаю, что где лежит, вот и этот пузырек совсем не помню. Нашли, да?

— Вы снотворное употребляете?

— Какие-то таблетки пью. Но это, кажется, почечные. Вернее, у меня почки больные, да и сердце иногда шалит, но снотворное… я не помню, — честно сказал наконец Гончаров.