Ричард Длинные Руки – эрцгерцог - Гай Орловский

Рыцари завистливо умолкли.

— Ваша светлость, — произнес он красивым артистическим голосом прирожденного аристократа, — Господь видит, как я польщен, и как душа моя трепещет от восторга… и как я уже представил, как возликуют мои родные, как будет гордиться своим непутевым чадом мой отец, у которого я до этого, скажу честно, сидел на шее…

Я произнес жирным державным голосом:

— Вы все заслужили, доблестный стальграф. Это не я вас награждаю, награждает войско! Вы же слышите, что они кричат!

Он посмотрел мне в лицо, и у меня дрогнуло сердце от нехорошего предчувствия.

— Ваша светлость, — произнес он, — я в самом деле принял участие в этой войне только ради возможности получить в собственность хоть какой-то клок земли, и потому так безмерно рад, что вы жалуете мне от щедрот целую область с деревнями, городами и целым королевством… Однако же…

Он умолк на миг, я сказал раздраженно:

— Что однако?

Снова мертвая тишина над лагерем, кашляни муравей — все вздрогнут, а сэр Голденвуд произнес хрустальным голосом:

— Пока мы собирались в Брабанте, пока стягивались в отряды, пока двигались в Гандерсгейм… я неожиданно получил самую высокую награду, уж простите, вы такую предложить не можете. Господь открыл мне, что идем сражаться за святое дело, за веру и правду, за добро и справедливость. Душа моя проснулась, стряхнула шерсть, теперь чиста и открыта свету… Простите, ваша светлость, но я смогу принять из ваших рук любой дар, который вы сочтете меня достойным, лишь после полного завоевания Гандерсгейма и установления везде христианской власти.

Он говорил твердо, спокойно, что совсем не вязалось с его щеголеватым обликом. Сейчас в нем живет и действует суровый крестоносец, готовый на любые тяготы ради торжества справедливости.

Рыцари начали переговариваться, я со стыдом и смятением уловил, что все отнеслись к его словам с полным одобрением. Господи, мелькнуло у меня тоскливое, а ведь наступит же подлейшее время, когда даже самые мелкие и ничтожные премийки и награды будут выцарапывать такие же мелкие и ничтожные людишки. Будут добиваться их, подличать ради них, подставлять, подсиживать!..

Или не наступит, если не дать ему наступить?

Граф Ришар поглядывает на меня с вопросом в глазах. Я заставил себя улыбнуться, вскинул руки и заговорил с подъемом, которого на самом деле не ощущал:

— Сам Господь говорил вашими устами, дорогие друзья!.. Мне стыдно, что я предложил вам материальное вознаграждение, когда души ваши обрели крылья. Да, конечно, вы правы, а я не прав. Мы сперва завершим миссию по освобождению Гандерсгейма от…

Я запнулся, подбирая точное слово, граф Ришар тихонько подсказал:

— …населения.

— …скверны, — сказал я, — в которой пребывают здешние люди, сами того не замечая. Будьте чисты и непримиримы к отдельным еще встречающимся недостаткам! Помните, потом труднее будет с ними бороться, в то время как в момент завоевания один взмах меча так легко и просто решает многие проблемы, что потом могли бы здорово осложнить как наши жизни, так и жизни наших друзей.

Судя по их лицам, последние слова попали в точку. Если человек еще может допустить осложнение своей жизни ввиду нашей рыцарской сентиментальности и мягкосердечности, то ради друзей глотки порвет и землю Гандерсгейма по колено зальет кровью.

— А теперь, — прокричал я, — пир!.. Отпразднуем нашу победу!..

Блистающее металлом войско шумело, колыхалось, а я с радостной улыбкой, словно все происходит именно так, как я и задумал, повздымал руки, помахал ими, затем с неторопливой поспешностью скрылся в шатре графа Ришара.

Ришар опустил полог, но это почти не отрезало от ликующих воплей, звона металла и воинственных кличей.

Я тяжело опустился в кресло, Ришар продолжал смотреть на меня с сочувствием. Я перехватил его взгляд, зло огрызнулся:

— Ну что? Говорите же, какой я дурак!

Он невесело усмехнулся.

— Вы не дурак, сэр Ричард. Очень даже… Но вы развиваетесь быстро, чересчур быстро. Это опасно. Совсем недавно вы были таким же рыцарем, из каких состоит наше славное войско. И разделяли те же взгляды… если не прикидывались очень уж усердно. Но, думаю, вы не прикидывались.

— А сейчас прикидываюсь?

— Нет, — сказал он, — позвольте, присяду?

Я буркнул:

— Это ваш шатер.

— Спасибо, — он сел напротив и продолжил с тем же оскорбляющим сочувствием: — Вы вроде бы не прикидываетесь. Или не слишком уж заметно.

— Однако?

Он вздохнул.

— Однако вы из простого рыцаря очень быстро выросли в крупного сюзерена. Это вроде бы хорошо, но вы поспешили освоиться с его реальностями.

— Это плохо?

Он кивнул.

— Опасно.

— Для меня?

— И для других, — произнес он осторожно. — Я же говорю, вы поспешили вжиться в роль хозяйственника. Но любой хозяйственник вашего ранга… не только хозяйственник. Он еще и рыцарь. Душа у него та же, только положение намного выше. Но идеалы не должны меняться от высоты кресла.

Я сказал вяло:

— Хватит, граф. Я уже вижу, какое я дерьмо. Даже этот, из Сен-Мари, и то отказался! А я ж по глазам видел, что из рук готов выхватить… Что с людьми делается?

Он сказал примирительно:

— Думаю, в другом случае он бы взял, но сейчас, глядя на других, не решился стать белой вороной.

— То-то и оно, — сказал я с досадой. — А мог бы взять и говорить хвастливо, что все дураки, а он один умный!.. Но не взял. А по уму, хитрости или высоким идеалам… сейчас не так важно. Важно, что общий дух войска намного выше, чем я думал, а это непростительно для вожака.

Он сказал с сочувствием:

— Не убивайтесь. Это даже хорошо…

— Что хорошего?

— Что недооценили энтузиазм рыцарских масс. Плохо, если бы переоценили.

Я проворчал:

— То и другое плохо. Я должен быть… всезамечающим. Теперь я понимаю Бонапарта… Был такой полководец в моих землях. Когда короли соседних земель требовали, чтобы подписал неудобный для него договор и отступил, он закричал в бешенстве: «Это они могут терпеть поражения и благополучно возвращаться на свои троны!.. У меня трона нет, любое поражение для меня — гибель!»

Ришар подумал, спросил осторожно:

— И что, он потерпел поражение?

— Да, — ответил я. Подумал, добавил для объективности: — Но до этого завоевал фактически весь мир.

Мы помолчали, я прислушался к разговорам по ту сторону тонкой стенки шатра и наконец-то ощутил то, что давно должен был почувствовать: стыд. Я собирал войско из всех королевств, обещая земли, добычу, титулы, богатство, однако даже простые воины сейчас говорят не о трофеях, а о том, что и эту страну приведут в лоно церкви, восстановят попранные храмы, монастыри и что законы христианства воссияют и над этими землями.