Мёртвый сезон. Конец легенды - Леонид Колосов

По тюремным правилам, я должен был бы остаться в «Уормвуд скрабе» и дожидаться своей очереди для перевода в крыло долгосрочников, где условия были несколько лучше. Долгосрочники-«звезды» поступают туда со всех концов Англии. Но меня почему-то перевели из Лондона в Манчестер. Условия там были неизмеримо хуже, чем в «Уормвуд скрабе». Во всяком случае все заключенные были едины во мнении о том, что это худшая тюрьма в Англии. Там я занимался в основном шитьем почтовых мешков из парусины. Работа эта, прямо скажем, однообразная. Судя по всему, английское почтовое ведомство создало стараниями заключенных запас мешков, которого должно хватить до конца текущего столетия…

Тюремные правила строго ограничивают возможность для заключенного жаловаться на тюремную администрацию. Это неудивительно, учитывая условия, царящие в английских тюрьмах. Разрешается подавать петиции министру внутренних дел, писать члену парламента и, наконец, выступать с устными жалобами перед специальной судейской комиссией, которая посещает тюрьмы раз в месяц. Заключенному разрешается писать члену парламента только после получения от министра внутренних дел отрицательного ответа на его петиции. Когда вопрос, поднимаемый заключенным в жалобе, является совершенно бесспорным, а министр не желает удовлетворить ходатайство, министерство внутренних дел старается как можно дольше тянуть с ответом, чтобы не давать возможность заключенному написать члену парламента. Вступает в действие так называемая «красная лента», то есть бюрократическая волокита, проволочки и тактика оттяжек. Через два года после того как попал в тюрьму, я неожиданно узнал, что существует неписаное правило, по которому заключенный может написать члену парламента и, минуя министра внутренних дел, сразу же после обращения к уже упомянутой мною судейской комиссии.

Опыт показал, что обращение к судейской комиссии совершенно бесполезно, так как в состав этой комиссии входят судьи первой инстанции, назначаемые министром внутренних дел. В демократической Англии никому так и не пришло в голову, что судей следовало бы выбирать. Поскольку судьи не только назначаются министром внутренних дел, но и подвластны ему, было бы неразумно рассчитывать на их помощь в борьбе против дискриминации, проводимой их высокопоставленным шефом. Узнав об этом неписаном правиле, я сразу же перестал подавать петиции министру и начал обращаться только к судейской комиссии. Свои устные заявления этой комиссии я обычно заканчивал словами: «Я знаю, что вы не удовлетворите мою просьбу, и обращаюсь к вам только для того, чтобы иметь право написать члену парламента. Я еще вчера написал это письмо, в котором упоминаю, что безуспешно обращался к вам. И я отправлю это письмо, как только выйду, от вас». В Англии совершенно не принято говорить прямо, без обиняков. Подобные заявления крайне раздражали слушающих меня судей, тем более что через несколько минут они действительно неизменно сообщали мне, что не могут удовлетворить моего ходатайства.

К июлю 1961 года я уже успел получить отказ министра внутренних дел освободить меня от особого режима и, таким образом, получил право жаловаться члену парламенту. Я долго размышлял, выбирая подходящего адресата. Из газет мне было известно, что примерно пять членов парламента проявляют большой интерес к условиям содержания заключенных и нередко помогают им. Так как я собирался жаловаться на члена правительства консерваторов, то разумнее было обратиться к члену парламента, находящемуся в оппозиции, то есть к лейбористу. В конце концов я решил написать известной лейбористке госпоже Барбаре Касл. По мнению большинства опытных заключенных, с которыми я советовался, только у нее могло хватить смелости выступить в мою защиту. Оказалось, что это далеко не так. У г-жи Барбары Касл не хватило смелости. Вот ее ответ от 14 июля 1961 года:

«Уважаемый господин Лонсдейл!

Благодарю Вас за письмо. К сожалению, я получаю так много писем из тюрем Ее Величества, что теперь могу заниматься делами лишь тех заключенных, которые раньше жили в моем избирательном округе. Поэтому я вынуждена просить Вас обратиться с Вашим делом к члену парламента Вашего округа.

Искренне Ваша

Барбара Касл».

Оставалось лишь- последовать совету госпожи. Касл. Я попросил своего адвоката переслать мое письмо члену парламента от моего избирательного округа. Им оказался некий Джеффи Джонсон-Смит, консерватор и один из самых молодых членов парламента того созыва. Мне было суждено вступить с ним в длительную и, в общем, почти безрезультатную переписку. 16 сентября я получил от него написанное от руки письмо следующего содержания:

«Уважаемый господин Лонсдейл!

Как только я получил Ваше письмо, пересланное мне госпожой Барбарой Касл и с целью избавить Вас от необходимости писать мне, поскольку мне известно, что Вам разрешено посылать ограниченное число писем, я сам написал господину Майклу Харду с просьбой подтвердить, являетесь ли вы моим избирателем. Господин Хард, который был в отъезде, сейчас сообщил мне, что вы действительно мой избиратель. Настоящим письмом я хочу сообщить Вам, что займусь Вашим делом с властями.

Искренне Ваш

Джеффи Джонсон-Смит».

Однако добрые намерения Джонсона-Смита быстро иссякли. Его обращение к властям не принесло мне сколько-нибудь ощутимой пользы. Не следует думать, что я питал иллюзии по поводу возможности достижения каких-либо улучшений в режиме моего тюремного содержания, ибо прекрасно сознавал, что все нарушения тюремных правил в отношении меня производились по инициативе министра внутренних дел. Моя переписка преследовала двоякую цель. Во-первых, документально доказать, что в отношении меня проводится систематическое нарушение тюремных правил и инструкций. Во-вторых, ничто так не поддерживает, на мой взгляд, морального духа и сил попавшего в трудное положение человека, как борьба с противником. К тому же неуклюжие увертки властей, безуспешно пытавшихся выдать черное за белое, зачастую страшно забавляли меня. А это важный фактор в скучном тюремном существовании…

Чтобы не занимать внимание читателей всеми перипетиями моих посланий, могу сказать, что я, как правило, получал отказ по всем пунктам. Впрочем, однажды в одном из традиционных отказов было упомянуто, что вопросы о моем переводе в центральную тюрьму и разрешении посещать вечерние занятия «находятся на рассмотрении». В конце ответа министр сообщал мне, что разрешает подать на него жалобу королеве. Видимо, для министра это было неплохой, хотя и довольно-таки окольной возможностью обратить внимание Букингемского дворца на рвение, которое он проявляет. Я не питал никаких иллюзий относительно результатов моей жалобы королеве, хотя эта дама должна была бы быть снисходительной ко мне. Ведь я когда-то был членом Королевской заморской лиги, патронессой которой она состоит. Более того, она почти ежегодно обедала с членами лиги. Жалобу королеве я послал, помнится, 10 марта. В ней были изложены мои претензии к полиции и контрразведке. Я также обвинил министра внутренних дел в укрывательстве преступников, укравших у меня деньги и имущество. Ответ королевы был сравнительно быстрым. Прошло всего лишь 38 дней. Нельзя не пожелать, чтобы министры Ее Величества брали с нее пример и не тянули с ответами по восемь месяцев. Ответ Букингемского двора цитирую по памяти, так как он был только зачитан мне. Итак: