Сойди, Моисей - Уильям Фолкнер

не лесная чаща фоном, а земля, и не домогается ее он жадно, а отрекается владеть ею, и, как тому и следовало быть, происходит отреченье в лавке, где если не сердце плантации, то уж наверняка ее солнечное сплетение: в деревянном приземисто-квадратном строении с верандой по фасаду, мрачно торчащем средь полей и по-прежнему, даже и после 1865 года, неволящем работников, отверженных и обездоленных; стены оклеены рекламой табака, средств от простуды и снадобий да мазей, изготовленных и продаваемых белыми для просветленья темной кожи и распрямленья курчавых волос, чтобы негры могли стать похожи на ту самую расу, что двести лет держала их в рабстве, из которого даже кровавая гражданская война но освободит полностью и через сотню лет

он с Маккаслином Эдмондсом среди застарелых запахов сыра, солонины, керосина, конской сбруи, и тянутся рядами полки, где табак, рабочая одежа, склянки с лекарствами, грубые нитки, плужные болты, а вокруг бочки и бочата с мукой, патокой, гвоздями, и свисает с крючьев ременная упряжь, хомуты, крепежные цепи, и письменный стол стоит, а над ним полка с конторскими книгами, куда Маккаслин вписывает провиант, оснащенье, припас, медленной струйкой текущие из лавки и возвращающиеся каждой осенью в виде хлопка собранного, очищенного и проданного (две струйки, бренные как правда, неосязаемые как черта экватора, но словно стальными канатами на всю жизнь привязавшие хлопкоробов-издольщиков к земле, на которую падает пот их), и с прежними счетными книгами, старинно-громоздких размера и формы, на чьих пожелтелых листах — выцветшие записи, которые отец его, Теофил, и дядя Амодей вели в течение двух десятилетий, предшествовавших гражданской войне и освобождению, по крайней мере на словах, рабов Карозерса

— Отрекаешься, — сказал Маккаслин. — Отрекаешься — ты, по мужской линии прямой потомок того, кто увидел возможность и воспользовался ею, купил землю, взял, добыл — так или иначе завладел, закрепил за собой и наследниками, откроив от индейских владений, когда тут была чащоба, населенная диким зверьем и еще более диким людом, и расчистил, превратил в годную для завещанья детям на обеспеченную, сытую, гордую жизнь — для сохраненья имени своего и свершений. Ты не просто потомок по мужской линии, а единственный, последний и в третьем поколении — я же в четвертом и по линии женской, и Маккаслин не фамилия моя, а только имя, данное по милости и произволенью бабушки, гордившейся свершениями человека, от чьего наследства и памяти, по-твоему, ты можешь отказаться.

а он:

— Нет, не могу. Чтоб отказаться, надо прежде владеть, а земля и не была моей. И никогда отцовской не была и дядиной, и завещать они ее мне не могли, потому что и дедовою не была она, и завещать им во владенье и мне на отреченье дед ее не мог, потому что земля и старому Иккемотуббе не принадлежала, и продать ее он не мог ни во владенье, ни на отреченье. Потому что и пращурам его индейским никогда она не принадлежала так, чтобы пойти через Иккемотуббе на продажу деду или кому другому, ибо в ту минуту, когда Иккемотуббе обнаружил, уразумел, что можно продать ее за деньги, тут же земля вовеки, изначально перестала быть его владением из рода в род, и купивший ее человек не купил ничего.

— Так-таки ничего?

и он:

— Так-таки ничего. Потому что Он поведал в Книге, как Он создал землю, сотворил ее и, поглядев, сказал, что это хорошо,23 и создал затем человека. Создал прежде землю и населил бессловесною тварью, а затем сотворил человека, чтобы поставить его смотрителем земли, сюзереном земли и животных от имени Его — не во владенье нерушимо-вечное, не прямоугольниками и квадратами участков давал землю человеку и потомкам его, а в пользованье дружное и целостное всей безымянною общностью братства; в уплату же хотел Он всего-навсего состраданье, смирение, терпение и стойкость и добыванье хлеба в поте лица. И знаю, что ты сейчас скажешь. Что тем не менее наш дед…

и Маккаслин:

— …владел ею. И был не первым. Не единственным и не первым с той поры, как человек, по слову приводимой тобой книги, был изгнан из рая, и в продолжение нудной и убогой летописи богоизбранных потомков Авраама и сыновей тех, кто обезземелил Авраама. И в продолжение пятисот лет, когда половина известного тем людям мира со всем, содержавшимся в ней, была рабски подневольна одному городу — как эта плантация со всем на ней живущим была рабски подневольна этой лавке и вон тем счетным книгам при жизни твоего деда; и в продолжение следующей тысячи лет, когда люди грызлись над остатками великого крушения, пока и тех остатков не догрызли, и голодно рычали люди над обглодками старого света на жалком его закате, но тут чудак случайный некий открыл им новое земное полушарие. Да, скажу поэтому, что тем не менее и все равно старый Карозерс владел ею. Так или иначе, но купил, добыл; так или иначе, но взял, завладел, завещал — а то бы не стоял ты тут, отрекаясь и отказываясь. Пятьдесят лет владел ею до тебя, а Он — этот Арбитр, Зодчий, Судия — потакал деду, выходит? Глядел с высот и видел, значит? Во всяком случае, бездействовал: видел и не видел или не мог видеть; или видел, да не желал препятствовать, или, быть может, не желал Он видеть — по своему ль капризу? или бессилен был он? или слеп? Чем объяснишь?

и он в ответ:

— Обезземелен.

и Маккаслин:

— Как ты сказал?

и он:

— Обезземелен был Он. Не бессилен; и не потакал Он; и не слеп был, ибо наблюдал за ходом. Так что скажу: обезземелен, лишен Эдема. Лишен рая, Ханаана, и люди, его обезземеливавшие, свершали то, обезземеленные сами; и пятьсот лет нежились в римских борделях плантаторы вдали от своих поместий, и ограбившие их затем дикари из северных лесов за тысячу лет сожрали добычу и, сами ограбленные, на жалком, как сказал ты, закате Старого Света, злобно рыча над обглодками, хулили имя Его, пока Он не побудил наивного некоего чудака открыть им новый свет, где можно было основать страну людей в смиренье, сострадании, терпенье и гордости друг другом. А тем не менее и несмотря на это дед владел землею — ибо Он позволил, не по бессилию Своему, не потакая и не по слепоте, а так назначил Он и наблюдал за ходом. Видел Он, что земля уже проклята, еще когда владели ею Иккемотуббе и отец его, старый Иссетибеха, и праотцы их, — что и до того, как завладел ею белый, она уже поражена гнилью Старого Света, занесенной моим дедом и его предками в новую страну, дарованную им из жалости и по долготерпению Его под условием состраданья, смиренья, терпения и стойкости, — как если бы в округлых недрах парусов занесен был сюда гнилой ветер, гнавший те корабли из грязного и жалкого заката…

и Маккаслин:

— То-то же.

— …и никакой надежды для земли, пока Иккемогуббе и его наследники будут владеть ею беспрерывно. Быть может, видел Он, что, лишь отторгнув от земли на время индейскую кровь и заместив ее другою кровью, сумеет Он выполнить свой замысел. Быть может, знал Он изначально, чьею будет та другая кровь, и, может, заслуженным и справедливым было то, чтоб лишь белая кровь оказалась в наличии и в состоянии снять проклятие белого племени — заслуженным отмщеньем было то…

и Маккаслин:

— То-то же.

— …что Он употребил племя, которым занесено сюда зло, чтобы уничтожить это зло, как врачи лихорадкой гасят лихорадку, ядом убивают яд. Быть может, именно деда избрал Он из всех, кого мог выбрать. Быть может, знал Он, что сам дед не сгодится, ибо тоже слишком рано родился, но что будут у деда потомки, годные для цели; быть может, провидел Он в деде родителя тех будущих трех поколений, которые понадобятся, чтобы освободить хоть некоторых из Его приниженного люда…

и Маккаслин:

— Из сынов Хама.24 Ты ведь ссылаешься на Книгу, а там сказано: сыны Хама.

и он:

— В Книге есть то, что сказано Им, и то, что Ему приписали. И знаю, ты возразишь, что если правда для меня одно, а для тебя другое, то как же выбрать нам, что есть истина? А выбирать не нужно. Сердце само знает правду. Книгу Он предназначил для чтения не избирающим и выбирающим умом, а для чтения сердцем; не для мудрецов земных, ибо не нуждаются они, возможно, в ней или уж и не осталось у мудрецов сердца, но для приниженных и обреченных сынов земли, кто читает лишь сердцем, кому больше нечем читать. Ибо люди, по назначенью Его записывавшие Книгу, писали о правде, а правда есть лишь одна и охватывает она все, относящееся к сердцу.

и Маккаслин:

— Выходит, те, кому назначил Он записывать Книгу, порою лгали.

и он:

— Да. Потому что они были люди, человеки. Они пытались из сложносплетенности сердечных побуждений извлечь и записать правду сердца для всех сложносплетенных и мятущихся сердец, что будут биться после них. То, что пытались они сказать, что Он побуждал их сказать, было чересчур просто. Люди, для кого записывали они слова Его, не смогли бы им поверить. И приходилось перелагать на повседневный язык, знакомый и понятный людям — не только слушателям, но и самим проповедовавшим; и если даже те, кто был столь близок к Нему, что Он избрал их из всех, имеющих дыхание и речь, для записи и передачи Его слов, могли постегать правду лишь через сложносплетенность страстей, вожделенья, ненависти, страха, правящую сердцем, то какое же расстояние до правды надо преодолеть тем, кто внимает правде только из вторых и третьих уст?