Легион обреченных - Рахим Эсенов

— Тогда отлично! — улыбнулся генерал и, тут же посерьезнев, сказал: — Кое-где фашисты уже используют туркестанцев для борьбы с советскими, французскими, итальянскими партизанами, бросают их в бой против частей Красной Армии. Так было под Сталинградом, в Калмыцкой степи, где на нашу сторону перешли отдельные группы. Фашистская разведка вербует из числа военнопленных шпионов и диверсантов, засылает в наш тыл. Многие из них приходят к нам с повинной. Все-таки они наши, советские люди, и фашизм, несмотря на свою изощренную систему доносов, провокаций и шантажа, не смог вытравить из них все советское, гуманное...

Прохаживаясь по кабинету, генерал поглядывал на Таганова, словно раздумывая, сказать ли то, что пришло сейчас ему в голову.

— Идет война, когда оценки всего происходящего смещаются в сторону ужесточения. И это правильно. На нас навалился смертельный враг, и мы не вправе благодушествовать. Да, мы осуждаем тех, кто попал в плен. Малодушию на войне места быть не должно! Это равносильно предательству. А у тех, кто попал в плен, думаю, есть или было три пути. Первый — открытый вызов врагу, неповиновение. С такими фашисты не церемонятся, их расстреливают. Не каждый способен на столь геройский шаг. Второй путь — предательство, сотрудничество с врагом, когда предают свои убеждения, совесть, Родину. И, наконец, третий путь — выиграть время, пойти якобы на компромисс с врагом, чтобы усыпить его бдительность... Ясно, что многие военнопленные вступили в легион с целью выжить, но они ждут удобного момента, чтобы сбросить с себя ненавистную форму, перейти на сторону Красной Армии. Таких много. В отдельных батальонах патриоты создают подпольные комитеты, подготавливают организованный побег.

Генерал остановился и продолжил:

— К сожалению, контакты установлены не со всеми подпольными комитетами, и никто ими по-настоящему не руководит. Вот ты и свяжешься с ними. А чтобы эмигрантская верхушка заинтересовалась тобой, ей нужна приманка. Она у тебя есть. Это твоя связь с отдельными националистами, вынашивающими мечту о создании мусульманского государства и отделении Средней Азии от СССР... И в старину и поныне германские завоеватели мечтали и мечтают о чужих землях. Иные видят причину этой войны в маниакальном величии Гитлера и демагогии Геббельса, авантюризме Риббентропа или вздорном политиканстве Гиммлера... Все это — ерунда! На земли России зарились еще псы-рыцари, и германский империализм тоже всегда стремился к экспансии, планировал захват Кавказа, Средней Азии... А нацизм — не порождение Гитлера или Розенберга, он — детище империализма, который породил и выпестовал его, чтобы руками фашистов задушить демократию, уничтожить социализм. Тот же Фрейд, которого приплетают к фашизму, тут ни при чем, и секс как пятое колесо в телеге. Кое-кто, забывая о социальной сущности империализма, не прочь свалить все беды на Гитлера, ловко использовавшего национальную психологию немца, его дисциплинированность, безропотность и прочую специфику традиционного воспитания в семье. Но Гитлер всего лишь пешка в руках всемогущих магнатов, пекущихся только о своих прибылях...

Генерал поднял трубку внутреннего телефона, коротко сказал:

— Машину, пожалуйста, к подъезду. — Старый чекист вскинул густые брови, посмотрел внимательно на Таганова. Ашир обратил внимание, что у генерала необыкновенно молодые глаза. — И еще тебе мой совет, как коллеге: будь самим собой, таким, какой ты есть. Сдержанным, незаметным, но не слишком — на замкнутых, нелюдимых обращают внимание. А освоившись, как говорится, каркай по-вороньи, раз попал в воронью стаю. Не переиграй только, не переборщи. Сама обстановка подскажет многое. В нашем деле шаблона быть не может. Разведчик — высокое искусство, талант, вдохновенное творчество. От его мужества и находчивости зависит выполнение задания и собственная безопасность. Ты не кустарь-одиночка, передающий разведданные в Центр, хотя подобное тоже не исключается, ты — разведчик иного плана. У тебя иные цели, потому формы и методы их выполнения необычны. И риска у тебя больше. Потому что ты всегда будешь на людях, среди которых должен искать себе единомышленников, чтобы они работали на нашу победу над врагом. Это, разумеется, увеличивает шансы провала, но в то же время обеспечивает успех твоей акции. Сейчас трудно все предопределить, на каждый случай нет готовых рецептов. Мы со своей стороны будем делать все, чтобы помочь. Но бог-то бог, да сам не будь плох. Так? — Мелькумов заразительно засмеялся, сверкнув ровными белыми зубами.

Помолчав, он не спеша подошел к окну, плотно завесил шторы, включил настольную лампу с зеленым абажуром и сказал:

— Как перейдешь на ту сторону, твердо требуй свидания с представителями абвера. Я все же не верю в серьезную его вражду с ведомством Гиммлера — цели-то общие. Но соперничество между ними преогромное. Будешь настаивать на встрече с людьми из абвера — скорее заинтересуешь и СД, и гестапо. Вот кто истинные хозяева Туркестанского национального комитета.

В дверь раздался тихий стук. В форме армейского подполковника зашел Касьянов.

— Экипаж и самолет к вылету готовы! — четко доложил он, чуть вздергивая курносым носом. — Машина у подъезда, товарищ генерал.

Стали прощаться. Ашир ждал каких-то особенных слов, но тут же испугался — в такую минуту они будут лишними.

— Как мама? — неожиданно спросил старый чекист.

— Старенькая уже, но еще бодрая. — Ашир чуть погрустнел.

— Сколько ей, бедняжке, пришлось пережить... Вкус ее чурека до сих пор у меня во рту.

— Да, чуреки у нее получаются отменные.

— Моя мать тоже очень вкусные лаваши пекла.

— Туркмены говорят, что чем добрее человек, тем вкуснее еда из его рук.

— И очень верно говорят. Давайте присядем на дорогу...

Казалось, Москва осталась за тридевять земель. Не будь рядом Касьянова, Ашир подумал бы, что это сон.

Вдали затявкали немецкие пушки, прочертили горизонт цветные пунктиры трассирующих пуль. Вблизи бабахнул и, уносясь прочь, замер одиночный выстрел. В небе повисли две ракеты, залив окрестность лунным светом.

Пробравшиеся на нейтральную полосу чекисты затаились в обвалившейся воронке. Таганов еще раз перебирал в памяти «легенду» — свою вторую биографию. Разведчик должен знать ее лучше настоящей...

Легкий толчок вывел Ашира из задумчивости.

— Пора! — хриплым от долгого молчания голосом прошептал подполковник и, крепко пожимая твердую руку Ашира, обнял его за плечи. Таганов чувствовал в темноте чуть грустную, добрую улыбку Касьянова. — Попасть тебе в цель, Стрела! Счастливого пути и благополучного возвращения... Слева — минное поле, возьми правее. Береги себя, дост[23]!

Ашир молча кивнул, бесшумно выполз из воронки и исчез в черной пустоте. Ужом юркнул под колючую проволоку, не спеша прополз по-пластунски минут пятнадцать и, оглядевшись по сторонам, сел, прислушался — вокруг тихо. Встал. Разведчик больше всего боялся нелепой смерти — его могли обстрелять и немцы, могли пустить вдогонку пулю и свои. Ведь кто знает, с какими истинными намерениями уходит к вражеским позициям человек в форме советского воина. Озабоченный одной мыслью — поскорее добраться до расположения немцев, — он потерял счет времени. Взглянул на светящийся циферблат часов — не прошло и получаса, как распрощался с Касьяновым, а показалось, прошла целая вечность.

На востоке занималась заря. Из мелкого осинового леса потянуло зябкой прелью. Впереди смутно выступал неясный силуэт какого-то предмета. Дерево или человек? Разглядывать Ашир не стал. Подошел поближе и, пригнувшись, спрыгнул в какой-то окоп. Держась за его мокрые осыпающиеся стенки, чуть прихрамывая от ушиба, побрел туда, откуда глухо доносилась немецкая речь. Все внутри колотилось, как в лихорадке. Страшился не смерти, нет, а с содроганием, даже с омерзением к себе ждал той минуты, когда, увидев врага, поднимет руки и сам подойдет, чтобы сдаться в плен.

Окоп упирался в узкую, как большой арык, лощину, к которой приткнулся осинник. Неподалеку виднелась окраина села. Переговариваясь, навстречу — видно, на смену караула — шли немцы в шинелях и касках, с автоматами на шее. Странно, они не обратили на него внимания, наверное, приняли за своего. Хотел окликнуть, но как: по-русски или по-немецки? — и сдержался. Он не имел права выдавать, что отлично говорит на немецком. Еще не осознавая, что предпринять, Таганов пошел вперед, натыкаясь на брошенные орудия, разбитые ящики из-под снарядов... Замаячили фигуры гитлеровцев. Вот они, кому надо сдаться.

Кто-то начальственным тоном распекал часового, грозил расстрелом, грязно ругался. У длинных рядов тюков, прикрытых брезентом и забросанных еловыми ветвями, стояли двое. Молодой офицер в поблекших от грязи серебряных погонах, увидев красноармейца, от изумления разинул рот. Подняв руки, Ашир приближался медленно, мучительно долго. В одной руке он держал пропуск-листовку на русском и немецком языках. Такие листовки разбрасывали фашисты, призывая советских воинов переходить на их сторону.