Прокурор по вызову - Фридрих Незнанский

Конечно, Инара была ему благодарна, но благодарность, разумеется, не могла воскресить любовь, которой никогда не было. И все-таки, когда он зашел попрощаться и снова предложил поехать с ним, хотя бы не насовсем, как бы в гости, посмотреть Москву, сменить обстановку, развеяться, она согласилась.

Москва показалась ей убогой: грязная каша на тротуарах вместо шикарных уральских снегов, десятиметровая Вовина комнатушка в коммунальной квартире вместо огромной четырехкомнатной квартиры, затурканный народ в каких-то бесконечных очередях, даже сердце родины – Красная площадь – и та была тесной и унылой.

Новый, 1973 год они встречали на чьей-то подмосковной даче в огромной и странной компании, где Замятин был знаком с одним человеком, а Инара не знала вообще никого.

Оказалось, Вовик старался ради нее – собравшиеся были сплошь представителями столичной богемы: начинающие авангардистские поэты, альтернативные художники, революционные скульпторы, воинствующие пацифисты-хиппи, бездарные, но зато дети актеров и писателей, подпольные рок-музыканты, был даже один американский органист без органа.

Не было традиционного стола с шампанским и салатом оливье, не было телевизора, а было четыре ящика водки и холодильник, забитый апельсинами и бананами. Замятин полушутя-полусерьезно предупредил, что вызовет на дуэль всякого, с кем Инара станет флиртовать, танцевать или просто разговаривать, но потом загадочным образом куда-то испарился, фактически предоставив ей полную свободу действий.

На втором этаже магнитофон орал Высоцкого, под которого даже кто-то умудрялся танцевать, на веранде перепившие музыканты вызывали дух Эрнесто Че Гевары. Когда пробило двенадцать, спириты бросили свое дурацкое занятие и исполнили вольную фантазию, в которой с трудом угадывался Гимн Советского Союза.

Тогда Инара и познакомилась с Георгием. Он был странный: толстый, с тремя небритыми подбородками, зато с наголо стриженной головой и глазками-щелочками, в растянувшемся, разорванном на вороте свитере, протертых до дыр джинсах и кедах. Но при этом он не был хиппи, от него хорошо пахло дорогим одеколоном, и он не пил водку, как все, а прихлебывал бренди из сепаратной пол-литровой плоской фирменной бутылочки.

– Я слышал, вы пишете хорошие иконы? – Он подошел первым и протянул Инаре очищенный банан.

– От кого слышали? – Инара поискала взглядом Замятина, но его прижала в углу юная авангардистская поэтесса и самозабвенно читала ему на ухо свои эротические стихи.

– А я бы написал вас. «Девушка, откусывающая банан» – это вам не банальная «Девочка с персиками». Вот мужчине с бананом мне всегда хочется предложить нож и вилку…

– Поклоняетесь Фрейду?

– Нет, я никому не поклоняюсь, но старина Зигмунд во многом прав. Я художник, скорее маляр, а по профессии дворник.

Они застолбили маленький диванчик в углу и болтали о Рублеве, Тарковском и маркизе де Саде. Георгий был такой страшный на вид, что Вовик даже не ревновал. Он пил водку со своим приятелем Ильичевым, который их сюда и привел, потом они поймали американского органиста и устроили громкий диспут о преимуществах советского образа жизни над западным.

– Этот пылкий правовед ваш жених? – поинтересовался Георгий.

– Знакомый, – ответила Инара.

Через два дня она встретила Георгия на улице. И прошла бы мимо, если бы он ее не окликнул. Ничего от хиппи в его внешности не осталось – распахнутая коричневая дубленка, под которой костюм-тройка, галстук, белоснежная рубашка, пушистый мохеровый шарф. Даже лысина прикрыта пыжиковой шапкой.

– Тогда я отдыхал, а сегодня – на работе, – смеясь, объяснил он метаморфозы в своем внешнем облике. – Вы никуда особо не спешите? Хотите, я покажу вам свою мастерскую?

Инара не спешила. Она просто гуляла, прощаясь с Москвой. Вовик оказался не прав, думая, что она, однажды увидев, влюбится в этот город навсегда. Ей хотелось вернуться домой или, может быть, просто оказаться подальше от Замятина.

Георгий усадил Инару в белую «Волгу», и они покатили вдоль Страстного бульвара.

– Вон в том доме живет полусумасшедший старичок, у которого можно достать любой самиздат, – рассказывал Георгий, одной рукой держа руль, а второй оживленно жестикулируя, – а в подвале этого билдинга собираются поэты-авангардисты, а в этом квартале я работаю дворником. Если захотите, я покажу вам настоящее чрево Москвы…

Мастерская Георгия занимала две комнаты в новенькой четырехкомнатном кооперативе в Измайлове. Во всей квартире, кроме двух мольбертов, на одном из которых стояла прикрытая полотном рама, холодильника и дивана не было больше ничего.

– Квартиру купил недавно, еще не успел обустроить, – объяснил Георгий царившее вокруг запустение.

– На зарплату дворника купили? – поинтересовалась Инара.

– У нас в стране у всех равные возможности, – рассмеялся Георгий, – и у дворников в том числе.

В холодильнике было шампанское и немного сыра.

– Выпьем за знакомство? – предложил Георгий.

– Почему бы и нет.

Выпили за знакомство, потом за здоровье, потом за будущее.

– Мои родители живут в маленьком заштатном городишке, – рассказывал Георгий. – И я мог бы там жить, пошел бы инженером на кирпичный завод, зарабатывал бы сто пятьдесят с премией, социалистически соревновался, к пятидесяти получил бы квартиру.

Инара спрашивала себя, зачем он ее пригласил, и думала о том, что, в конце концов, это не имеет значения. Он не бубнил о любви с первого взгляда, не пытался лезть с объятьями и поцелуями, не просил денег и ни разу не произнес слова «перспектива», которое так любил Вовик и все его нынешние знакомые и коллеги по НИИ прокуратуры.

И все– таки зачем? От шампанского слегка кружилась голова, слова Георгия пролетали мимо ушей.

Когда вторая бутылка шампанского закончилась, Георгий не пошел за третьей, а подошел к мольберту и откинул полотно с рамы:

– Нравится?

Инара подошла поближе. Со старой, но прекрасно сохранившейся или свежеотреставрированной иконы на нее смотрели грустные глаза святого Николая. Когда-то она видела точно такую же икону в Пскове или в Новгороде, еще в детстве.

– Нравится.

– А хотите попробовать?

– Попробовать что? – не поняла Инара.

– Попробовать себя в качестве иконописца семнадцатого века.

– Зачем?

– Если вас интересуют идейные соображения, – чтобы овладеть секретами старых мастеров, постичь и донести до их и наших потомков красоту и загадочность древнерусской души, а если материальные – у меня есть покупатель.

Она не ответила ни «да» ни «нет» и на следующий день уехала в Свердловск. Но оказалось, что и там ей совершенно нечего делать. Огромная квартира, которую она так любила, оказалась ведомственной, и после смерти отца нашелся другой знаменитый профессор, живущий, как выяснилось, в «совершенно нечеловеческих» условиях. Ей дали однокомнатную малометражку в новом каком-то недоделанном доме, где все текло, скрипело и свистело сквозняками, и предложили очередь на кооператив. Мебель, книги, вещи в большинстве своем пришлось продать – и пятая их часть не поместилась бы в ее новом «скворечнике». Конечно, отец оставил несколько тысяч на книжке, но теперь, когда не на кого было оглядываться и некого было опасаться, на Инару начали давить всякие представители милиции, общественности и комсомола, нужно было идти работать, а куда идти, не имея нормальной специальности?

Месяц она воевала с коммунальными службами, добиваясь ремонта, вяло искала работу и отмахивалась от общественных деятелей. Потом плюнула на все и за три дня написала «Святую Троицу» в манере новгородской школы.

Турецкий. 12 апреля. 8.30

Турецкий, Грязнов и зам министра внутренних дел Рощин сидели в пустом буфете VIP-зала Шереметьева-2. Пили минералку. Грязнов позвонил Турецкому накануне и попытался ангажировать на сегодняшний вечер на какой-то муровский сабантуй, обещая организовать разговор по душам с Арбузовым. Разговаривать с Арбузовым по душам Турецкому откровенно не хотелось, командировка в Швейцарию оказалась как нельзя кстати. Но Грязнов не унимался и сказал, что в таком случае устроит ему обещанную неделю назад встречу с Рощиным, который «за две минуты на пальцах объяснит, какое Замятин дерьмо и с чем его едят». Так уж совпало, что Рощин в этот день тоже летел в загранкомандировку – в Польшу. Его рейс был на час позже. Грязнов уговорил его приехать заранее, и теперь они втроем пили минералку. Их лица были тронуты печатью государственных забот. Привезенный Грязновым коньяк бесполезно прозябал у Турецкого в «дипломате».

– По Русскому резервному банку Замятин фактически развалил следствие, – заявил Рощин после очередного грязновского намека, что неплохо бы перейти к делу. До того он увлекательно рассказывал о нелегальной эмиграции и судьбоносной международной конференции по этой проблеме, на которой он будет представлять Россию.