Жадный, плохой, злой - Сергей Донской

Справившись с задачей, он выпрямился и повернулся ко мне лицом, держа добычу в левой руке. Правая была занята дешевой подделкой албанских умельцев. Но заряжена она была самыми настоящими полновесными пулями. У меня неприятно засосало под ложечкой, как раз там, куда был направлен пистолет.

– Сколько здесь? – прошипела темная Володина фигура.

– Восемь тысяч девятьсот долларов, – угрюмо ответил я.

Минуту назад я решил про себя, что оставлю Володю в живых, вернее, предоставлю его судьбу случаю. Выдержит его сердце разряд инфразвука – так тому и быть. Пока он валялся бы в отключке, можно было попытаться добраться до Натали, завладеть кассетой и раствориться в ночи. Теперь мой милосердный порыв казался наивным и глупым, но я все же дал Володе шанс, предложив ему:

– Забирай все деньги и дай мне уйти. Мне нужен час форы. Лучше два.

Володя тихо засмеялся. Словно в темноте опрокинулась бутылка с водой и теперь ее содержимое с бульканьем разливалось по полу.

– Я и так все заберу, писатель, – успокоил он меня. – И уйти тебе дам. Но недалеко. Шагов на десять. А потом пристрелю тебя при попытке к бегству. Классная задумка, а? Жаль, что ты ее уже никогда не опишешь в своих детективах.

– Я был о тебе лучшего мнения, Володя. Плохого, но не настолько.

– Совесть мою хочешь пробудить? – Почему-то это его задело, заставило говорить быстро и зло. – Даже не пытайся. Нет ее давно, совести. Ампутировали в лазарете под Дубоссарами.

– Хуже, что мозги тебе там тоже удалили, – сочувственно вздохнул я. – Уж не опилками ли тебе голову набили?

– Ты сейчас у меня довякаешься, чмо! – Володя едва сдержал возмущенный рокот в груди, рвавшийся наружу вместо шепота. Ему так хотелось выругаться хотя бы вполголоса, что он даже тихонько заскулил.

– Это была проверка на вшивость, – пояснил я все тем же соболезнующим тоном. – В барсетке нет ни шиша. Деньги припрятаны в другом месте.

– Как ни шиша? – возмутился Володя. Наверное, за долгие часы ожидания он успел прикинуть, на что истратит свалившееся на него богатство, и теперь почувствовал себя обманутым в лучших ожиданиях. – Ну, смотри, писатель! – забубнил он. – Если ты вздумал меня нажухать, то…

Он не успел придумать угрозу и произнести ее до конца. В темноте прозвучал звук открываемой «молнии».

– Бля! – ошеломленный Володин возглас прозвучал почти одновременно.

Я не ощутил ничего, совсем ничего, кроме бурного всплеска крови в висках. А еще у меня на мгновение заложило уши, как при резком перепаде давления.

Володе пришлось значительно хуже. Издав легкими немузыкальный присвист прохудившейся гармони, он вздрогнул. Потом, держа перед собой барсетку, сделал шажок ко мне, точно в последнюю секунду устыдился своего коварства и решил все же поделить деньги по-честному. Никуда он не дошел. Пошатнулся. Выронил и японскую барсетку, и албанский пистолет, а его самого я успел принять на грудь за миг до того, как он обрушился на пол.

Развернув бесчувственное тяжелое тело лицом к окну, я ухватил болтающуюся как попало голову за волосы, приподнял ее и сильно ударил виском об угол спинки кровати. Точно такую же смертельную травму Володя мог запросто получить и при свободном падении, если бы не вздумал целиться в меня из пистолета. Я просто смоделировал несостоявшуюся ситуацию, вот и все.

Даже не прикоснувшись к сумочке, набитой деньгами, я стремительно вылетел в коридор, беззвучными скачками добрался до своей двери и отгородился ею от шума отдаленной суматохи, поднявшейся наверху.

Когда дружный топот и азартные голоса приблизились, чтобы пронестись по коридору чуть дальше, я лежал в своей постели, прислушиваясь больше к яростным толчкам сердца в собственной грудной клетке. Ему все меньше нравилось обиталище, в котором оно было вынуждено находиться. Оно рвалось на свободу.

Я унял его сочувствующим поглаживанием. Всему свое время.

Глава 7

Ириша вышла к завтраку в облегающем персиковом платье. Несмотря на его целомудренную длину, обладательницу не пустили бы в подобном облачении ни в одну церковь, кроме мормонской. Оно просвечивало так, что под прозрачной тканью явственно просматривались не только белые Иришины трусики, но и все ее веснушки. Бюстгальтер, разумеется, отсутствовал.

Раскрепощенным женщинам двадцать первого века оставалось только посочувствовать. Невозможно было представить, чем они станут завлекать мужчин, когда окончательно снимут с себя все свои интригующие тряпочки.

«Впрочем, Ирише в этом отношении повезло, – подумал я, следя за ее величавым приближением. – Не красавица, но благодаря своему гренадерскому росту она всегда будет держать окружающих мужчин в напряжении. Каждому в ее присутствии захочется выглядеть повыше, поплечистее и позначительнее. А именно с этого начинаются все любовные увлечения».

– Доброе утро, Игорь, – поздоровалась Ириша, занимая свое место за столом.

– Доброе утро, – кивнул я с улыбкой, вызвавшей слабую тень ответной.

Мы сидели в большой полупустой комнате на третьем этаже. Назвать ее столовой не поворачивался язык, хотя стол был обильно сервирован, а вокруг него вились мухи и расторопный паренек с многоярусной тележкой. Голые стены, отдающиеся эхом, и отсутствие занавесок на окнах лишали безликое помещение даже подобия домашнего уюта.

После того как в беседку залетела оторванная голова Германа Юрьевича, завтраки на свежем воздухе перестали быть доброй традицией семейства Дубовых. Марк, тот вообще не имел возможности явиться ни к завтраку, ни к обеду, а разве что к самому позднему ужину за полночь, да и то в качестве бесплотного призрака.

Отец поредевшего семейства отсутствовал. Когда парнишка, пожелав нам приятного аппетита, укатил свою дребезжащую тележку в неизвестном направлении, мы с Иришей остались почти одни. Полноте идиллии мешал кореец Чен, проводивший меня наверх. Теперь он торчал у входа, наблюдая за нами ничего не выражающими глазами. Хотелось подойти к нему и щелкнуть по носу, чтобы он растерял всю свою азиатскую невозмутимость.

– Как спалось? – полюбопытствовала Ириша, когда вяло похрустела тостом и принялась пощипывать нежную мякоть булочки с изюмом.

Мне показалось, что голодна она значительно сильнее. А тон ее был слишком безразличным, чтобы принять его за чистую монету.

– Плохо спалось, – посетовал я, угостившись ледяным апельсиновым соком. Приятно было сознавать, что в напитке, наполовину состоящем из талой воды, содержится немало полезных витаминов.

– Муки творчества? – Ириша внимательно посмотрела на меня.

– Шумно было. – Я придвинул к себе плошку с креветочным салатом и перегрузил примерно половину в свою тарелку. – Посреди ночи за моей дверью собралась целая куча народа. Шум, гам, топот… Намечается переезд? Или твой отец проводит военные учения? Кстати, где он?

– Скоро будет, – ответила Ириша, нервно теребя свою несчастную булочку.

Остальные мои вопросы она пропустила мимо ушей. Ей явно не терпелось подзаправиться как следует, но она стеснялась продемонстрировать мне истинные масштабы своего аппетита. Страдая над останками булочки, Ириша прилагала титанические усилия, чтобы не провожать взглядом каждую порцию салата, которую я отправлял в рот.

Пришлось достать сигарету, встать из-за стола и перекурить, улегшись животом на подоконник. Когда я вернулся на место, салата в плошке как не бывало, а количество бутербродов с красной рыбой уменьшилось минимум на треть. Зато Ириша выглядела повеселевшей, а голос ее избавился от внутреннего напряжения.

– Я соскучилась по тебе, Игорь, – сказала она с проснувшимся чувством. – Едва удержалась, чтобы не прийти к тебе ночью.

Надо было выкурить две сигареты, подумал я. Ириша успела бы умять ломоть отварной телятины в придачу, и тогда можно было бы рассчитывать на много красивых и ласковых слов. Это очень верно подмечено, что путь к мужчине лежит через желудок. Через желудок насытившейся женщины.

– Я ждал тебя. – Чтобы не выдать себя неискренним взглядом, я уставился на чистую тарелку перед собой.

Фарфоровый сервиз был расписан сценками из сельской жизни китайцев. Все они выглядели на миниатюрах толстыми, кособокими и ужасно неуклюжими. Трудно было поверить, что эти пузатенькие уродцы на кривеньких ножках были способны на что-нибудь еще, кроме ленивого созерцания мира. Еще меньше верилось в любовь между столь непривлекательными мужчинами и женщинами.

– Отец запретил мне ночевать у тебя, – призналась Ириша, смягчая горечь произнесенных слов мелкими глотками горячего шоколада. – У нас ведь траур, помнишь?

– Конечно! – Я вздохнул, отхлебнул из своей чашки кофе и сделал унылое лицо. Поскольку сахара в напитке не было, это получилось у меня вполне естественно.

– А ночью погиб еще один человек, – продолжала Ириша, как бы в задумчивости поглощая один рогалик за другим. – Володя Лепетуха. Отец очень ценил его. Теперь он места себе не находит.