Трудный Роман - Георгий Марчик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Роман явился едва ли не первым. И только когда уже почти все были в сборе и он в который раз окончательно решил: «Не придет!» — его сзади кто-то тихонько дернул за рукав. Оглянулся — Женя.
— А вот и я…
— Быстрей. Пора на посадку.
Он увидел Костю, кивнул ему. В вагоне они оказались рядом с Чугуновым.
— Как дела? — спросил Чугунов, лишь бы что-нибудь сказать.
Не сидеть же молча, уставившись друг на друга, как манекены в витрине магазина.
— Ничего, — меланхолично ответил Роман. — А тебе, наверное, даже во сне дела снятся?
— Откуда ты взял? — улыбнулся Чугунов.
— Телепатия, сударь. Наука такая о приматах. Слыхал?
— Не остряк ты, Гастев, а дурак, — беззлобно констатировал Чугунов.
— А ты умный… Особенно, когда помалкиваешь.
Они смотрели друг на друга, и в глазах была неприязнь. Но сегодня Роману особенно не нравится Чугунов, с его по-мужски уверенными манерами, как бы поучающим тоном, не нравится его чистое лицо с правильными чертами и внимательным, изучающим его, Романа, взглядом.
— Опять ссоритесь? — удивился Костя. — Что вы все никак не поделите?
Женя искоса взглянула на Романа и заметила:
— А это не делится. Это принципы. Впрочем, ты прав, Костенька, всему свое место и время. А сейчас давайте-ка лучше споем.
— Споем! — подхватил Черникин из соседнего купе. — Вот эту: «И снова вперед, и снова в поход нас новая песня зовет…» Марианна! Запевайте. Три-четыре!..
На станции высыпали из вагона на платформу. Со смехом и криком съехали с высокой насыпи под уклон в ложбину и цепочкой двинулись в деревню, где заранее была снята изба для постоя и ночевки.
Роман пристроился следом за Женей и Костей. Шли не спеша. Утро было солнечное, морозное, безветренное. И синий лес невдалеке, и искристое белое снежное поле, и голубое холодное небо, и ослепительно яркий диск солнца, и маленькая деревенька, оставшаяся сбоку, и даже вороны, похожие на черные угли на снегу, — все было неправдоподобно четким, контрастным.
Вытянувшись в длинную цепочку, широким пружинистым шагом группа двинулась дальше, легко преодолевая невысокие подъемы, ложбины, спуски. Потом пришли в деревеньку, шумно ввалились в пустую, просторную, только что отстроенную избу. Терпко, душисто, сладковато пахло сосновой смолой. Протопили печь. Ребята осваивали окрестности. Девчонки вместе с Марианной готовили обед.
К вечеру на небольшой поляне расчистили от снега площадку и на ней разложили костер. Громко потрескивая, выбрасывая вверх снопы быстрых искр, занялся огонь.
— Сучьев подбрасывайте! — командовал Черникин.
Пламя разгоралось все сильнее. В огонь полетело несколько подобранных ребятами крупных сосновых веток, сломанных снегом.
— Искры вточь как метеоритный дождь, — отметил Костя.
— А ты его видел когда-нибудь? — недоверчиво обернулась к нему Женя. Ее шерстяная красно-сине-белая шапочка съехала на самый затылок, что придавало ей лихой вид.
— А как же? Само собой. В Планетарии…
Негромко, баском затянул песню Игорь Чугунов:
— «Ночью звезды вдаль плывут по синим рекам…»
Песню подхватили. Затем зазвучала новая. Пели все подряд. Стало совсем темно. И казалось, кромешная темнота вокруг еще больше сгрудила у костра мальчишек и девчонок. Незаметно, по два-три человека исчезали ребята и быстро возвращались, повеселевшие. Словно в костер плеснули бензина, громче зазвучали голоса, звонче стал смех.
— Хочешь вина? — шепотом спросил Костя Романа. — Ребята захватили для настроения.
— У меня не взяли деньги, — раздраженно ответил он.
Юра Черникин разошелся больше всех. Он куролесил, то и дело подбрасывал в костер новые ветки, подталкивал то одного, то другого к огню. Девочки испуганно пищали. Черникин побежал в избу. Вернувшись, пробрался к самому костру и, придерживая руками под пальто какой-то предмет, закричал:
— Уважаемые дамы и господа! Сейчас состоится забавное зрелище — по приговору святейшей инквизиции предается вечной анафеме некий тунеядец. Ура!
— Ура! — недружно подхватили вокруг костра.
Черникин выхватил из-за пазухи маленького черного котенка, который испуганно мяукал и беспомощно барахтался, и бросил его через костер. Тот перевернулся в воздухе и, падая, ухватился лапками за верхушку обгоревшей сосенки, торчащую из другой стороны костра. Девчонки закричали. Роман рванулся к котенку, снял его с ветки.
— Кретин ты, Черникин. Впрочем, и другие не лучше. — Он быстро зашагал прочь в сторону дома.
Некоторое время оставшиеся молчали. Черникин обвел всех виноватым взглядом.
— Ну подумаешь, пошутил. Попугать хотел. Важность какая — котенок, — бормотал он, потирая кулаком глаз. — Я ведь не в костер его бросал.
— Ну, как тебе такое могло прийти в голову? — недоумевала Марианна. — Ты соображаешь, что делаешь?
— Соображаю, — виновато сказал Черникин и продолжал беспомощно оправдываться.
До него постепенно доходила жестокость и нелепость его выходки. Но на этом дело не кончилось. Он вытащил из кармана куртки мелкокалиберный снаряд и стал объяснять:
— Я ведь, верите, вначале хотел снаряд в костер бросить. Но испугался. Если взорвется, то и убить может. Ну, и решил вместо него котенка, — с этими словами он машинально швырнул в костер снаряд.
И тут же испуганно взвизгнули девочки и первыми врассыпную бросились от костра. Всех как ветром сдуло. Прошло минут десять — снаряд не взрывался.
— А если кто-нибудь подойдет к костру? — обеспокоенно спросил Костя. — Что тогда?
— Надо, надо… — начала было Марианна и замолчала. — О боже! — вздохнула она. — Что же делать?
Костя, сокрушенно махнув рукой, направился к костру.
— Вернись, Костя! — в страхе закричала Женя. — Костя!
Но тот даже не обернулся.
Через некоторое время он вернулся и, улыбаясь, указал на свой ботинок.
— Ногой вытолкал. Юрка, с тебя новые ботинки…
— Ладно. Куплю. — Черникин рассматривал подгоревший ботинок товарища.
— Не надо. Они у меня все равно старые.
— Я всегда говорил, что алкоголь — наш враг номер один. Это он во всем виноват, — с пафосом заявил Юра.
Из-за спины Марианны ребята делали Черникину страшные глаза.
— Какой алкоголь? — испугалась Марианна. — Вы что, выпили? А ну, подойди ближе…
— Что вы, Марианна! — спохватился Черникин. — Я в том смысле, что, если бы выпили, не такого бы натворили.
Все с облегчением заулыбались и отправились в дом спать.
— Ой, мамочка, кто-то ползет по щеке!.. — вскрикивает в темноте одна из девочек.
— Ведмедь, — тут же комментирует приглушенный мальчишеский голос под общий смех. — Гони его ко мне.
— А знаешь, что такое бионика? Кибернетика и бионика… Возьмешь, к примеру, ручку, но писать не будешь, а только думать, что пишешь, а прибор зарегистрирует и напишет за тебя все, что ты хотел. Понял?
— Марианна, кто сейчас из поэтов считается самым крупным?
И сразу множество голосов:
— Бертольд Брехт.
— Чудак, да он умер недавно.
— Пабло Неруда.
— Твардовский.
— Евтушенко…
— Марианна, ну? Скажите…
— Среди поэтов нет табели о рангах. Крупных много.
— Марианна, а если бы вы встретили среди нынешней молодежи Павку Корчагина, что бы вы ему сказали?
— А что бы ты сказала ему, Женя?
— Я бы спросила: «Как тебе живется среди нас, Павка? Ты такой хотел видеть молодежь шестидесятых годов?»
— Костя, а почему со времен истории Ромео и Джульетты прошло уже столько времени, а она продолжает нас волновать? — искательно спрашивает Наташа, и все замерли, приготовились рассмеяться.
— Потому, что настоящая любовь никогда не стареет и не умирает, — серьезно отвечает Костя.
— А вот кто скажет: для чего живет человек? — раздается мечтательный негромкий голос, но все его услышали.
На несколько секунд стало тихо.
Задумались.
— «Человек создан для счастья, как птица для полета!» — кричит Черникин.
— Горького все знают. А что ты сам думаешь? — спрашивает голосок.
— Чудак, да это не Горький, а Короленко сказал. Эх ты, знаток…
— Какая разница! Короленко тоже нормальный писатель. А ты все-таки скажи, как сам считаешь…
— Сам я ничего не думаю.
— Очень плохо. Иногда не мешает. — Это голос Наташи Семенцовой.
— Очевидно, для будущего… — несмело замечает кто-то из ребят.
— Человек живет для того, чтобы работать, учиться, любить, иметь семью — одним словом, для того, чтобы жить, — уверенно говорит Наташа.
— Ха-ха-ха! — искусственно смеется обиженный Черникин. — Вот так открытие. Это мы тоже все знаем.
— Фетишизируя будущее или прошлое, мы лишаем себя настоящего, — уверенно замечает Роман. — Все взаимосвязано.