Однажды в Париже - Жиль Мартен-Шоффье

Ну, конечно, пресса была меркантильной в мире бескорыстного гостеприимства. Как будто бы издательство «Галлимар» не публиковало книги о пригородах, как будто Армелль не продала бы мать и отца за то, чтобы получить роль в фильме про пригороды, как будто бы рекламные ролики не кишели рэперами, как будто бы все не включали пригороды в сети своих возможных клиентов. И в особенности как будто бы он, паразитировавший на сочувствии, не расхаживал повсюду с плакатом с надписью: «Я приношу культурные блага городу»! Вечер только начинался. Я едва не стал извиняться. Я скромно объяснил, что на этой неделе мы дадим слово Алену Финкелькрауту, философу, гуманисту и иже с ним, включая автора «Галлимара», которым часто занималась Мириам. Что я сказал?! Имени Финкелькраута не следовало даже произносить. Юбер набросился на него, как голод на мир:

— Этого больного! Ну что же, браво! Это самый параноидальный мыслитель в Париже. Меня не удивляет, что он выступает в «Сенсациях». Он видит этнические конфликты у каждого светофора. Я уже читаю его фразы: на каждую рану он насыплет перца. Как можно давать слово тому, кто назвал сборную Франции по футболу группой коммандос из негров-иностранцев, над которой потешается вся Европа?

Да, в тот день Финкелькрауту было бы лучше заткнуться. Комментировать состав сборной… Это как если бы я вознамерился сравнивать Канта и Спинозу. Некоторые тонкости от него ускользнули. Но, по крайней мере, когда он говорил о волнениях, то не кружил вокруг концепций. Подростки бросали машины на фасады домов, и Юбер винил в этом строителей, стены, сигнализацию, темноту — все что хотите, только не этих ребят. Тот факт, что он нападает на Финкелькраута, меня безумно раздражал. И это когда группы угнетателей, эксплуатирующих в своих интересах паранойю конфликтов этнических общин, сделали его своей мишенью. В конце концов, не потому же, что они ушли с улиц в мае 1968 года, все бывшие гошисты имеют право, не рискуя ничем, выступать с заявлениями крайне правого толка. Но чтобы Юбер, этот надутый ветром толстяк монгольфьер, пачкал Финкелькраута в грязи, это уже слишком. Я встал на его защиту:

— Мне нравятся люди, которые еще могут говорить все некстати, этого начинает недоставать. Он не дает себя смутить принятыми официальными истинами. Если ассоциации выберут его, чтобы сделать его самым отвратительным персонажем месяца, ну что ж, браво. Все поступают вопреки здравому смыслу, когда громилы присваивают себе все права и выискивают на каждом шагу посягательства на свое достоинство. Мне внушает доверие, что профессор с седыми волосами и шаркающей походкой добавляет хоть немного цикуты в ромашковый чай этих дебатов. Это гораздо более смело, чем ставить Фейдо[82] в пятый раз за десять лет.

Ну и ну! Я перед этим долго колебался. Мириам это наверняка не понравится. Мы еще даже не сели за стол, а оружие уже было вынуто из ножен. Но этот Юбер меня просто выводил из себя. Если он надеялся изменить имидж пригородов, ставя буржуазные комедии, он даже не рисковал встретить эту пресловутую «молодежь». Финкелькраут, по крайней мере, не давал ей спуску. При всем при том не стоит впадать в панику. Что касается апперкота, рассчитывайте на меня. Но если речь идет о матче из двенадцати раундов, то зачеркивайте мое имя на табличках. Сказав то, что у меня было на душе, я собирался поднять белый флаг. Однако от этого меня избавило маленькое существо мужского пола с обесцвеченными перекисью водорода волосами, появившееся неизвестно откуда. Он сразу дал понять, что его выступление по этому вопросу вполне правомерно, продемонстрировав едва скрытую под черной майкой татуировку на руке. Это было немного дикарства, проникшего в салон.

— Каждый вечер на «Телефранс-1» они вырезают откровенно расистские куски из программ «Лофт стори» и «Найс пипл»[83]. А среди участников есть беры. Белые, негры, беры, китайцы — все проходят по очереди. Нормальные люди говорят нормально. А если мудак поджигает машину безработного, то люди говорят, что он «мудак».

В целом телевизионные реалити-шоу вытесняют обычную реальность. Это плохо, но мы поступили в том же духе… Слово «мудак» привело в действие яд. Мириам никогда раньше не слышала, чтобы это слово произносили, сидя у нее на диване. Поскольку его повторили два раза подряд в одной фразе, она думала, наверное, что попала в пьесу Кершера. Не зная, как реагировать, хозяйка повела нас прямо в XVIII век, в столовую: серые стены, красные занавеси, рассеянный свет, свечи на столе, — хотя следовало бы, скорее, сказать: живопись в виде фрески аспидного цвета, занавеси малинового цвета и обстановка в стиле «Барри Линдона»[84]. Шелковая скатерть была такого же цвета, как занавески, хрустальные бокалы были инкрустированы гранатовыми кабошонами, свечи были цвета бычьей крови. Как только мы вошли в комнату, Кастор насыпал немного порошка на поленья, потрескивавшие в камине, и легкий аромат роз распространился в воздухе. Поставленное на ткань над камином большое венецианское зеркало в тяжелой позолоченной раме оживляло полумрак красивым мерцанием и распространяло сияние полусвета, что как раз соответствовало свежести лица сорокалетних гостей. Можно было подумать, что вы приглашены на интимный королевский ужин в вертепе, убранство которого было подготовлено Розой Бертен, флористкой королевы. Это казалось похожим на сон, все заволокла какая-то дымка. Даже физиономии мужчин. Все сразу же понизили тон.

Поскольку за круглым столом нас было семеро, мы были избавлены от необходимости вести неизбежные беседы с соседями. Шел общий разговор. После долгих рассуждений о реалити-шоу, транслировавшихся по телевидению (которые, по моему мнению, никто из присутствовавших не смотрел, но которые все ругали), мне досталась моя минута славы, когда я рассказал, как одна из участниц «Академии звезд» проиграла процесс против журнала «Вот так!», который опубликовал фотографии ее без одежды, сделанные и проданные ее бой-френдом. Слава получилась весьма относительная, поскольку Юбер не удержался от замечания, что, будучи одним из руководителей журнала «Сенсации», я, естественно, нес ответственность за эти дурные манеры. Таким образом, я был посрамлен, а светская болтовня продолжилась, затронув берега кинематографии, а от этого перейдя к театральным делам. Последовал новый всплеск лихорадки. Молодой человек с обесцвеченными перекисью водорода волосами, как оказалось, был танцовщиком в труппе, чье абсолютно неизвестное (мне, разумеется) название вызвало молчаливое, но красноречивое (одобрительно опущенные ресницы, улыбки в знак поддержки, тихий шепот) всеобщее одобрение. И вдруг, оторвавшись от тарелки, содержимое которой он поглощал, как пылесос, он бросил на Армелль взгляд убийцы. Как все звезды, она, смущенная статусом, который не мог быть оправдан исключительно ее талантом, выражала особую солидарность с неизвестными людьми из актерской среды. Одобряя выступление, произнесенное Аньес Жауи[85] несколькими днями раньше на церемонии вручения премии «Сезар», она клеймила позором скряжничество правительства и Министерства финансов, которые не были способны найти средства для артистов и творческих людей, чье многообразие составляло одну из отличительных черт Франции и тысячи ее фестивалей. Кто мог бы тут что-либо возразить? Ни я, ни Сен-Сир, даже ни Мириам — я уже не говорю об Юбере, настоящем пожирателе субсидий. Но вдруг паренек показал свои клыки: