Отблески Версаля - Наталия Николаевна Сотникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В 1731 году Левин Френкель обратился к фаворитке с прошением дозволить проживавшим в торговом селе Фройденталь иудеям образовать еврейскую общину. Графиня выдала охранную еврейскую грамоту с таковым разрешением, причем историки приходят в восторг от того, что, в отличие от других подобных охранных свидетельств, она не обусловила свое разрешение никаким ограничениями евреев в правах. Члены общины получали больше свободы в религиозных и культовых делах, широкое самоуправление в гражданско-правовых вопросах. По мнению этих исследователей, разрешение было выдано с наилучшими намерениями вполне в духе Просвещения. Однако не стоило искать в намерениях графини какую-либо высоконравственную подоплеку. Ей нужен был только еврейский капитал и искусное умение его владельцев извлекать наивысшие барыши из торговли. Историк Даниэль Шульц откопал распоряжение графини своему приказчику Кристиану-Фридриху Берндту, в котором она приказывает ему строго следить за деятельностью общины и «чем раньше, тем лучше избавляться от бесполезных евреев». Вообще, стиль правления графини в ее имениях был чисто абсолютистский, хотя она старалась изображать из себя мать своих подданных. Вильгельмина сама назначала и смещала должностных и духовных лиц в приходах, устанавливала дни рассмотрения судебных тяжб, требовала от приказчиков отчеты о настроениях и конфликтах среди обитателей имений. Что же касается ведения чисто денежных дел, то тут она обращалась за помощью к знакомым евреям-финансистам, которые помогали ей переводить капитал в Прагу, Венецию, Женеву и Гамбург.
Роковые чары графини
Но предпринимательские и управленческие способности графини — это одна сторона ее власти, а чисто женское свойство обольстить мужчину и удерживать его в этих сладостных цепях, заставляя еще и благословлять их, — совершенно другая. Как современники, так и историки задавались и все еще задаются вопросом: как она почти четверть века ухитрялась сохранять привязанность герцога? Здесь уже упоминалось мнение Криппендорфа, что Вильгельмина не принадлежала к числу ослепительных красавиц, к тому же у нее были «самые безобразные на свете зубы и расхлябанная походка». Плохие зубы в то время совершенно не представляли собой какого-то из ряда вон выходящего недостатка, поскольку ввиду полного отсутствия гигиены полости рта они были плохими поголовно у всех за редким исключением. Вильгельмина довольно рано весьма сильно располнела, причем затягивалась в корсет (что требовало от ее горничных недюжинной силы) лишь по праздникам. Как ядовито отмечал в мемуарах ее секретарь, в этот корсет вполне мог бы поместиться кирасир со своим вооружением. Тут следует заметить, что описание секретаря относится ко времени, когда графиня постарела, поэтому лицо ее «было столь нарумянено и набелено, как будто ей пришлось подрядить для сей цели штукатура, ибо в противном случае ее кожа походила бы на надгробную надпись, с которой облезла позолота». Тем не менее, Криппендорф отмечает, что «ничто не было приятнее ее речей. Ее манеры и поведение могли соблазнять и обманывать общество. Она часто отвращала своих заклятых врагов от их пагубных замыслов и превращала их в своих друзей».
Мы должны поверить человеку, общавшемуся с графиней ежедневно, что ее обаяние было неотразимо. Но для, прямо скажем, темного населения Вюртемберга, которое все еще не могло сбросить с себя оковы средневековых поверий, привязанность герцога к своей любовнице можно было объяснить лишь воздействием черной магии. По всеобщему мнению, тут дело явно не обошлось без колдовства.
Вюртембержцы были истовыми лютеранами, покорность светской власти, ниспосланной Господом, была у них в крови. Как писал Л. Фейхтвангер, «если государь был хорош, они ликовали; был он плох, значит, такова воля небес, наказание, ниспосланное Богом». Им не нравился расточительный образ жизни, который вел герцог, не нравилась окружавшая его толпа жадных и чванливых придворных, не нравилось его высокомерие по отношению к черни и равнодушие к ее нуждам и страданиям, не нравилось то, что страной фактически управляли семьи Гревениц, Шютц и Тюнген. Но Господь не мог быть столь несправедлив к подданным герцога, просто его светлость подпал под влияние этой ведьмы во плоти, вовсю прибегавшей к колдовским приемам и наверняка заключившей союз с дьяволом. Все тайное со временем становится явным, и, безусловно, причины для хождения подобных слухов в народе имели свою почву.
Тот же секретарь Криппендорф сообщал, что графиня приказывала изготавливать для себя средства для поддержания красоты. Известно, что в те времена оные компоновали иногда из самых необычных составляющих, таких как дождевые черви, толченые высушенные лягушки, кровь козлов, умерщвленных в определенный день года и даже час. К тому же изготовление этих средств порой сопровождалось произнесением замысловатых заклятий. Не будем забывать, что в то время люди, даже получившие некоторое образование, еще не освободились от средневекового образа мышления и полуязыческих верований в воздействие высших сил. Германия в ту пору представляла собой глухую провинцию Европы, и вера во всемогущество потустороннего мира среди населения была просто непоколебимой. Графиня не составляла исключения, тем более, что благосостояние фаворитки и ее семьи полностью зависело от благосклонности герцога, которого никак нельзя было выпускать из-под власти своих чар. Выдающийся немецкий писатель Лион Фейхтвангер, который в своем романе с убедительной достоверностью воссоздал картину вюртембергского общества первой трети восемнадцатого столетия, не обошел стороной и этот аспект. «Зато графиня крепко верила в магию и чернокнижие. В Густрове, еще ребенком, она много времени проводила со старухой Иоганной, пастушкой, которую позднее убили за то, что она умела накликать непогоду. Иногда открыто, чаще же, когда старуха выгоняла ее, исподтишка наблюдала она, как та варит притирания и зелья, и в глубине души твердо верила, что своим возвышением и властью обязана тому, что после смерти старухи тайком помазала себе пупок, срам и бедра козлиной кровью, над которой та колдовала напоследок. Замирая от страха и любопытства, она
