Фонарь на бизань-мачте - Марсель Лажесс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мне надо с вами поговорить, Изабелла, — сказал я.
Она улыбалась, ее лицо под зонтиком разрозовелось.
— Слушаю вас.
— Может быть, лучше нам отойти. Я не хотел бы, чтобы люди нас слышали.
— Э! Что они там понимают!
Но все же она направилась к вырезанным в насыпи ступеням. На тропинке я взял Тальони за повод. Мы медленно двинулись к Креольской горе. Солнце золотило гребни хребтов Большой Гавани, но на склонах гор, там и здесь, пластался туман. Порой, как будто вылетев из пещеры, взвивался с вершины горы фаэтон. Покружившись недолго, он направлялся к морю. Мы шли вперед, нас ласкало теплое утро, а я чувствовал, что мы с Изабеллой не составляем единого целого. То, чего она от меня ожидает, я ей сейчас не скажу. По крайней мере, пока не будет улажен другой вопрос. Я размышлял о том, что злейший наш враг — мы сами, с нашими страхами, щепетильностью и условностями, чуть ли не предрассудками.
Мы подошли к перекрестку. Я отпустил кобылу. Она сразу же стала щипать траву на откосах тропинки.
— То, что я должен сказать вам, довольно трудно выразить, Изабелла.
Я подумал, что говорю, совсем как час назад говорил Рантанплан. Она коснулась ладонью моей руки, глаза и губы ее улыбались под зонтиком.
— Вот как, Никола?
Я себя с болью поймал на том, что мы с ней похожи на двух актеров, которые тщетно пытаются согласовать свои реплики из различных пьес.
— Послушайте, Изабелла…
Она опустила руку и начала расправлять свою юбку.
— Послушайте, Изабелла, давайте покончим с одним неприятным делом. Мне так хотелось бы, чтобы мы пришли к соглашению…
Она смотрела мне прямо в лицо, так что я вынужден был отвернуться, чтобы довести свою мысль до конца:
— …насчет наказания рабов.
Я ощущал всю смехотворность этого разговора, у меня даже кровь прилила ко лбу. Изабелла разглядывала носок своей туфельки. Она сделала шаг вперед и, приподняв правую ножку, старалась удержать равновесие. Выражение ее лица изменилось. Оно стало замкнутым и упрямым.
— Объясните же наконец, в чем дело, — сказала она.
Я кинулся в объяснения.
— Вы же знаете, что в «Гвоздичных деревьях», уже много лет, как отменены телесные наказания. Я со своей стороны был страшно этому рад. Для меня немыслимо отдать приказание о порке да еще и на ней присутствовать.
— Никто вас не заставляет присутствовать.
Она иронически улыбнулась, уголки ее губ загнулись книзу.
— Но, Изабелла, желательно, чтоб этот обычай распространился и на ваших людей.
Ответ дошел до меня как эхо:
— Эти люди уже не мои.
У меня возникло смутное впечатление, что меня, точно школьника, уличили в ошибке.
— Вы прекрасно поняли, что я имел в виду.
— Уверяю вас, нет, Никола.
— Ни к чему нам играть словами, Изабелла. Я виноват, что не говорил вам раньше о своих чувствах по этому поводу…
Я путался в словах и неловко произносил их, торопясь под ее насмешливым взглядом скорее с этим покончить. Она чуть-чуть отошла, потом возвратилась.
— Должна ли я понять так, что вы уже знаете о моем приказе насчет Неуловимого и не одобряете этого?
— Я думаю, тут простое недоразумение, Изабелла.
— Вам известно, что Неуловимый бросил работу и отказался вернуться в поле?
— Позвольте задать вам встречный вопрос. Вы знаете, по какой причине он бросил работу?
— У его жены родился ребенок. Ежедневно рождаются дети в поселках Большой Гавани, так неужели это достаточный повод, чтобы отцы отказывались работать?
Ее все более ожесточавшийся взгляд поймал мой, после чего она отвернулась и, вырвав жилку из одного листа тростника и превратив ее в хлыст, стала, идя обратно, мелко стегать им себя по юбке. Если бы кто-нибудь наблюдал за нами со стороны — как мы стоим и спорим на перекрестке дорог, — поведение наше, мне кажется, приобрело бы для этого зрителя значение символа. Тальони по-прежнему мирно щипала траву. Время от времени она вытягивала шею и, раздвигая стебли сахарного тростника, деликатно срывала какое-нибудь растеньице понежнее и с вызовом задирала голову.
— Что вы решаете, Изабелла?
— Ваше право решать, что следует или не следует делать в ваших владениях, Никола. Я хотела навести порядок, считая это полезным. У вас другое мнение — я подчиняюсь.
Не столь важно было ее недовольство. Это всего лишь привычка, от коей она с течением времени избавится. Видимо, Шарль Гаст был скор на расправу, коли дело касалось рабов. Но представший пред моим внутренним взором образ этого грубоватого человека стал мне особенно неприятен в минуту, когда я готов был позволить себе вернуться к сладостным воспоминаниям. Я положил руки на плечи Изабеллы и ощутил под платьем тепло ее кожи. Наши взгляды встретились.
— Изабелла, мне просто невыносимо не видеть вас под своей крышей при пробуждении.
Лицо ее ярко вспыхнуло, веки наполовину прикрылись. Я отошел и взял под уздцы Тальони. Той же тропинкой в полном молчании мы возвратились к работникам, словно все было сказано между нами и все улажено.
Рабы продолжали засеивать поле. Два-три удара мотыгой, чтоб углубить борозду, три маисовых зернышка, уложенных треугольником, горстка земли поверх зерен. Приблизившись к полю, я махнул рукой, подзывая Подсолнуха. Он подошел, и взгляд его из-под соломенной, конусом, шляпы казался очень встревоженным, вокруг икр болтался длиннейший сюртук.
— Передай Неуловимому, что у меня для него есть срочное дело. Пусть подождет в «Гвоздичных деревьях».
Изабелла, выпрямив плечи, поджав губы, стояла с безучастным видом. И лишь тогда опять на меня посмотрела, когда Подсолнух сошел вдалеке с тропинки.
— Не вечным будет такое смирение, Никола.
— Нет, нет, Изабелла, не вечным!
Я засмеялся, но по нахмуренным бровям, по жесткой складке рта я понял, что придется считаться с неудовольствием женщины,
