Декабристы - Бригита Йосифова

А Сергей Трубецкой?

Он проявил особенное малодушие. И скрылся не потому, что трус. Герой войны против Наполеона, он проявил «безумство храбрости». Он не пошел на площадь, потому что понял: восстание было обречено еще до того, как началось. Декабрист Д. Завалишин по этому поводу однажды справедливо заметил, что, когда избирали диктатора, не вполне видели разницу между военной храбростью и политическим мужеством, которые редко сочетаются в одном и том же лице.

После ареста Трубецкого по городу ползли чудовищные слухи. Николай I рассказывал приближенным, что якобы диктатор восстания упал на колени перед ним и умолял пощадить его. Вся правящая верхушка вовсю старалась приукрасить историю малодушного поведения Трубецкого.

Эту версию Николай I повторял также посланникам и иностранным гостям. Поэтому она появилась и в западной печати.

История, как мы уже говорили, преподнесла Трубецкому горькую чашу. Но от лживых слухов и сплетней его спасли товарищи по борьбе и заточению, которые выступили в его защиту. Они ему простили и вину, что он не явился на площадь, чтобы разделить с ними минуты надежды и минуты страшной развязки. Однако он разделил с ними тюрьму, каторгу и ссылку в Сибири, где его любили и глубоко уважали.

Декабристы имели свою мораль, свои законы прощения. Когда их отправляли в заточение, они обнимались, целовались и просили друг друга о прощении: за показания, которые давали перед Следственным комитетом, за признания, которые делали. С братскими объятиями и поцелуями они вычеркнули из памяти горечь, боль и обиды, которые наносили друг другу.

Но вернемся к сочиненной Николаем I клевете о Трубецком.

Для императора было страшным ударом, что князь Трубецкой — человек из знатнейшего рода (предки его — князья-рюриковичи) — оказался активным декабристом. Этот факт был еще одним доказательством, что в заговоре против трона были не только «бездельники-негодяи» и низшие чины.

Надо было любой ценой скомпрометировать доброе имя Трубецкого…

В то же время не было секретом и то, что Николай I пытался ухаживать за супругой князя Трубецкого — Екатериной, дочерью графа Лаваля. Он посещал их дворец, танцевал с Екатериной…

Обратимся к дневникам Николая I.

«По первому показанию насчет Трубецкого, — пишет он, — я послал флигель-адъютанта князя Голицына взять его. Он жил у отца жены своей, урожденной графини Лаваль. Князь Голицын не нашел его: он с утра не возвращался, и полагали, что должен быть у княгини Белосельской, тетки его жены. Князь Голицын имел приказ забрать все его бумаги, но таких не нашел: они были или скрыты, или уничтожены. Однако в одном из ящиков нашлась черновая бумага на оторванном листе, написанная рукою Трубецкого, особой важности. Это была программа[22] на весь ход действий мятежников на 14-е число, с означением лиц участвовавших и разделением обязанностей каждому. С сим князь Голицын поспешил ко мне, и тогда только многое нам объяснилось. Важный сей документ я вложил в конверт и оставил при себе и велел ему же, князю Голицыну, непременно отыскать Трубецкого и доставить ко мне…

Князь Голицын скоро воротился от княгини Белосельской с донесением, что там Трубецкого не застал и что он переехал в дом австрийского посла, графа Лебцельтерна, женатого на сестре графини Л аваль.

Я немедленно отправил князя Голицына к управляющему Министерством иностранных дел графу Нессельроду с приказанием ехать сию же минуту к графу Лебцельтерну с требованием выдачи Трубецкого, что граф Нессельрод сейчас же и исполнил. Но граф Лебцельтерн не хотел вначале его выдавать, протестуя, что он ни в чем не виновен. Положительное настояние графа Нессельрода положило сему конец; Трубецкой был выдан князю Голицыну, и им ко мне доставлен.

Призвав генерала Толя во свидетели нашего свидания, я велел ввести Трубецкого и приветствовал его словами:

— Вы должны быть известны об происходящем вчера. С тех пор многое объяснилось, и, к удивлению и сожалению моему, важные улики на вас существуют, что вы[23] не только участником заговора, но должны были им предводительствовать… Скажите, что вы знаете?

— Я невинен, я ничего не знаю, — отвечал он.

— Князь, опомнитесь и войдите в ваше положение; вы — преступник; я — ваш судья; улики на вас — положительные, ужасные и у меня в руках. Ваше отрицание не спасет вас; вы себя погубите — отвечайте, что вам известно?

— Повторяю, я не виновен, ничего я не знаю. Показывая ему конверт, сказал я:

— В последний раз, князь, скажите, что вы знаете, ничего не скрывая, или вы невозвратно погибли. Отвечайте.

Он еще дерзче мне ответил:

— Я уже сказал, что ничего не знаю.

— Ежели так, — возразил я, показывая ему развернутый его руки лист, — так смотрите же, что это?

Тогда он как громом пораженный упал к моим ногам в самом постыдном виде.

— Ступайте вон, все с вами покончено, — сказал я, и генерал Толь начал ему допрос. Тот отвечал весьма долго, стараясь все затемнять, но, несмотря на то, изобличал еще больше и себя и многих других».

Но посмотрим, как описывает эту сцену сам Трубецкой.

«Ночью с 14-го на 15-е число, — пишет он, — граф Пебцельтерн приходит меня будить и говорит, что император меня требует. Я, одевшись, вошел к нему в кабинет и нашел у него графа Нессельрода в полном мундире, шурина его графа Александра] Гурьева, который пришел из любопытства и с которым мы разменялись пожатием руки, и флигель-адьютанта князя Андрея Михайловича Голицына, который объявил мне, что император меня требует. Я сел с ним в сани, и, когда приехали во дворец, он в прихожей сказал мне, что император приказал ему потребовать от меня шпагу; я отдал, и он повел меня в генерал-адьютантскую комнату, а сам пошел доложить. У каждой двери стояло по трое часовых. Везде около дворца и по улицам, к нему ведущим, стояло войско и разведены были костры.

Меня позвали. Император пришел ко мне навстречу в полной форме и ленте и, подняв указательный палец правой руки против моего лба, сказал:

— Что было в этой голове, когда вы, с вашим именем, с вашей фамилией, вошли в такое дело? Гвардии полковник Трубецкой!.. Как вам не стыдно быть вместе с такою дрянью, ваша участь будет ужасная…

Император, подав мне лист бумаги, сказал:

— Пишите показание — и показал мне место на диване, на котором сидел и с которого встал теперь. Прежде, нежели я сел, император начал опять разговор: — Какая фамилия! Князь Трубецкой, гвардии полковник, и в каком деле! Какая милая жена! Вы погубили вашу жену! Есть у вас дети?

Я: — Нет.

Император: — Вы счастливы, что у вас нет детей! Ваша участь будет ужасная! Ужасная! — И, продолжив некоторое время в этом тоне, заключил: — Пишите, что знаете. — И ушел в кабинет. Я остался один».

Сергей Трубецкой рассказывает далее, что начал писать самые общие слова о Тайном обществе, которое имело целью «улучшение правительства». Обществу казалось, что обстоятельства, сложившиеся после смерти императора Александра I, благоприятны для исполнения его намерений. Избрали его диктатором: членам общества нужны были его чин и знатное имя. И после того, как он понял это, отказался от участия в восстании.

«Этой уверткой, — пишет Трубецкой, — я надеялся устранить дальнейшие вопросы, к которым не был приготовлен… Когда я окончил писать, подал лист вошедшему Толю, он унес его к императору. Несколько погодя Толь позвал меня в другой кабинет. Я едва переступил дверь, как император закричал на меня в сильном гневе:

— Это что? Это ваша рука? Я: — Моя.

Император (крича): — Вы знаете, что могу вас сейчас расстрелять!

Я (сложа руки и также громко): — Расстреляйте, государь! Вы имеете право!

Император (также громко): — Не хочу. Я хочу, чтобы судьба ваша была ужасная!

Он повторил то же несколько раз, понижая голос. Отдал Толю бумаги и велел приложить к делу, а мне опять начал говорить о моем роде, о достоинствах моей жены и ужасной судьбе, которая меня ожидает… Наконец, подведя меня к столику и подав мне лоскут бумаги, сказал:

— Пишите к вашей жене. — Я сел, он стоял, я начал писать: «Друг мой, будь спокойна и молись богу!..»

Император прервал: — Что тут много писать! Напишите только: «Я буду жив и здоров». — Я написал: «Государь стоит возле меня и велит писать, что я жив и здоров!» Я подал ему письмо. Он прочел и сказал:

— «Я жив и здоров буду», припишите «буду» вверху. Я исполнил. Он взял письмо и велел идти мне вслед за

Толем. Толь, выведя меня, передал тому же князю Голицыну, который меня привез и который теперь, взяв конвой кавалергардов, отвез меня в Петропавловскую крепость и передал коменданту Сукину. Шубу мою во дворце украли, и мне саперный полковник дал свою шинель на вате доехать до крепости».

Николай I отправил коменданту Сукину записку: «Присылаемого Трубецкого содержать наистрожайше».

А через несколько дней он пишет на французском языке письмо сестре Сергея Трубецкого, графине Елизавете Петровне Потемкиной: