Стальной волосок - Владислав Крапивин

— Вон, смотри… Зве-зда.

— Этуаль! — сразу обрадовался Павлушка. Решил, что будет продолжение прежней, дневной, игры. Но что еще показывать в темноте, Гриша не знал. Одни только тени матросов…

С мостика донеслась команда (что-то вроде «навались!»), тени у весла зашевелились пуще прежнего, послышался плеск, голос боцмана («и-раз…»). И еще… Бриг шевельнулся, стало понятно, что началось движение.

Впереди вдруг вспыхнуло пятно света — это лег на воду широкий луч кулибинского фонаря.

— Поехали… — шепотом объяснил Павлушке Гриша.

— По-е-ха-ли? — не понял тот.

— Ну да… — И Гриша вспомнил подходящее слово: — Эн авант… Вперед…

— Эн авант… — шепотом повторил Павлушка и прижался потеснее. Гриша положил на его косматую голову ладонь.

Так они сидели неизвестно сколько времени. В темноте и равномерности время то ли тянется, то ли сжимается — не поймешь. Под плеск и размеренные команды «и-и… р-раз» набегала дремота. Павлушка — тот вообще уже уснул под боком у Гриши, а сам Гриша то проваливался в полусон, то встряхивался и как бы заново видел впереди очень яркую «этуаль»…

Потом он свернулся калачиком, положил Павлушкину голову себе на локоть и уснул по-настоящему…

Сколько прошло времени? Кто же его знает… Гриша проснулся от того, что случилось непонятное. Тревожное. Тревога эта чувствовалась во всем, хотя не было ни вскриков, ни суеты. А, вот в чем дело! «Артемида» не двигалась!.. С юта слышались негромкие, неразборчивые слова, а откуда-то сверху — сдержанные ругательства. Гриша понял: это на грот-марсе матросы пытаются обрубить топорами вцепившиеся в мачту плети зарослей.

— Да не махайся ты как оглашенный, башку мне снесешь, — донеслось сквозь нехорошие слова. А на мостике капитан Гарцунов сказал офицерам (теперь разборчиво):

— Этого следовало ожидать. Нельзя было думать, что все пройдет гладко…

Потом послышался голос Полковника — тот хрипло отдавал команды людям на лодках. То ли по-французски, то ли на каком-то здешнем наречии…

Бриг не двигался.

Свет кулибинского фонаря утыкался впереди в глухие черные джунгли и был бессилен перед тьмой. Пахло болотом и какой-то противно-сладкой травой.

Тьма и неподвижность плотно придавили Гришу душными влажными страхами. Это были и все прежние страхи, с тенью ласково-беспощадного Ансу, и новые — с похожим на облако мохнатого ужаса духом Матуба… Гриша не боялся утонуть, не боялся попасть в плен или погибнуть в перестрелке. Он боялся вот этого, замешенного на неизвестности, на черной удушливости ужаса.

И ужас был не только за себя. Еще и за Павлушку.

Господи, что делать-то?

— Отче наш… — зашептал Гриша единственную молитву, которую сейчас помнил. — Иже еси на небесях…

Павлушка вздрогнул и сел.

— Гри-ша…

Гриша сдавил страх в себе. Изо всех сил. Нельзя было, чтобы эта липкая жуть коснулась и Павлушки. Он часто подышал, взял Павлушкины ладони, сложил их у него перед грудью. Сказал строго:

— Поль, говори со мной. Отче наш…

— От-че?…

Гриша вспомнил те же слова по-иностранному. Из какой-то книги:

— Патер ностер…

— Патер ностер! — обрадовался Павлушка. И зашептал часто и шелестяще. А Гриша снова стал говорить по-русски.

Кончили, вздохнули. Гриша прислушался к себе: легче ли на душе? Непонятно было… Павлушка вдруг встал на коленки, полез под рубаху, достал что-то. Гриша разглядел при свете звезд, что это — мятая ласточка. Павлушка расправил ее, вдруг сильно размахнулся и послал светящуюся «хирандель» через фальшборт. Она тут же исчезла в темноте. Павлушка съежился, уткнулся носом Грише в колени и замер так, словно чего-то ждал.

Помогла ли молитва двух мальчишек или помогла Павлушкина жертва с бумажными крылышками, а может быть, то и другое — кто знает? Но бриг вдруг шевельнулся, двинул под облегченный тихий говор матросов.

«И-и… р-раз…»

Страх уходил. Павлушка сел рядом, прислонился щекой к Гришиному плечу и посапывал еле слышно. А Гришу вместо страха сейчас кусала досада — от того, что все заняты очень важным делом, а он ничем не помогает «Артемиде».

Ну а что он мог? Никаких «подвигов» (вроде как тогда, во время шквала) не требовалось. Смешно, если бы они с Павлушкой сунулись к матросам и начали помогать ворочать тяжеленные весла. До них и не дотянешься — матросы, и те работали стоя… Сразу было бы сказано: «Не мешайтесь-ка, ребятки…»

И в этом бездействии (а тревога уже откатилась) оставалось одно: снова лечь на бок, устроить рядом Павлушку и сказать ему: «Спи». И уснуть самому…

Потом было обидно понимать, что он, Гриша Булатов, почти целиком проспал выдающееся в истории мореходства событие: прохождение через таинственный и недоступный пролив Ривьер-Сале морского судна. Не какой-нибудь там лайбы или пироги, а настоящего брига. Такого подвига, говорят, не случалось ни до того, ни после…

«Но все же я кое-что видел, — утешал он себя. — А больше, сколько ни таращи глаза, все равно бы не разглядел и не учуял…»

Потом ему, правда, казалось, что видел он больше, чем запомнилось с первого раза. Вспоминалось (а иногда и снилось), как почти вплотную к бортам подходили укрытые черными джунглями берега, как тянулись эти джунгли щупальцами к мачтам, как скребли по днищу затопленные стволы, как падали сверху обрубленные мангровые плети. Иногда из ночи доносилось короткое хриплое взлаивание (потом доктор объяснил, что это, возможно, еноты — их на Гваделупе видимо-невидимо). Как порой берега расходились, открывая похожие на разливы дегтя плесы, но свернуть туда было нельзя, там таились мели, камни и подводные заросли. Следовало двигаться узким руслом с доступной глубиной. И каким чутьем Полковник угадывал в смоляной воде это русло?

После говорили, что морякам помогло и умение старого лоцмана, и прилив, и вода, которую в добавление к приливу пригнал с океана в Соленую реку северо-восточный ветер. Но Грише хотелось думать, что помогла и торопливая их с Павлушкой молитва, и улетевшая во тьму бумажная птичка…

2

Сама протока Ривьер-Сале длиною не более двух с половиной миль. Ночи хватило на этот переход, хотя двигались еле-еле, часто замирали, ощутив под днищем или впереди опасность. В бухту Гран-Пти-де-Сак-Марен вышли еще в темноте. Полковник сказал капитану, что сейчас надо отдать якорь и постоять до рассвета. Эта бухта еще коварнее протоки — здесь множество коралловых рифов, мелей, подводных камней и торчащих из воды скал. Наехать на одну из них в конце пути было бы крайне обидно…

Якорь отдали. Матросы повалились спать рядом с орудийными станками. Весла пока не убирали…

Солнце выскочило над низким берегом в одну минуту. Рассыпало по воде блики — сперва малиновые, потом золотые и белые, слепящие. Вода была гладкая, с жемчужным отливом. И сразу стало ясно, почему Полковник не захотел двигаться в темноте. Тут и там торчали над водой черные скалы-клыки.

На скалах сидели белые птицы. То ли чайки, то ли еще какие-то морские создания, поди разберись. Особенно, когда глаза еще слипаются после сна.

Гриша зачерпнул парусиновым ведром воду, поплескал в лицо. Вода была теплая и сильнее, чем всегда, пахла солью… А Павлушка спал в углу, свернувшись калачиком. Гриша не стал будить его. Укрыл тощенькие ноги краем матросского одеяла и стал смотреть вокруг: что же будет дальше?

Дмитрич разбудил матросов свистом боцманской дудки.

— Орудья ставить на места! Шевелись, братцы!

Матросы с трудом разгибали спины. Трофим Елькин проговорил с остатками веселости:

— А хорошо бы от такой жизни по чарочке сверх очереди… — Без надежды проговорил, так просто, но Дмитрич откликнулся с пониманием:

— Спрошу капитана.

Капитан разрешил. Сказал только:

— Сразу после пушек ставить на места стеньги и брам-стеньги, подымать реи. А то француз очухается, поспешит навстречу.

После «чарочки» работа пошла без задержек. Подняли с лодок и укрепили на станках карронады. Взялись за снасти для подъема стеньг. Бриг начал принимать прежний стройный вид, обрастая высоким рангоутом.

Люди спешили, но и солнце спешило, уже с высоты жарило плечи. К счастью, прохладно задуло с оста.

— Сам Господь помогает… — вполголоса переговаривались матросы.

— С якоря сниматься, фок и стаксели ставить, — приказал капитан.

Под неполными парусами, с небольшим почти попутным ветром, в бакштаг правого галса «Артемида» осторожно пошла на норд-вест. Опасностей и правда было немало. Видны были не только скользящие у бортов скалы, но и груды ветвистых кораллов — у самой поверхности зеленой воды. Но теперь, при свете дня, вести судно оказалось не в пример легче, а Полковник к тому же знал свое дело. Видимо, раньше он был не только сухопутным офицером, но и хорошим моряком.