Григорий Распутин: правда и ложь - Олег Жиганков

Потому уже при жизни поступки Григория Ефимовича автоматически истолковывались в ложном свете. Вот широко известный эпизод из жизни Распутина, о котором не забывают упомянуть его критики.

«27 августа 1915 года.

Рапорт

Помощник мой в Тюменском, Туринском и Ялуторовском уездах ротмистр Калмыков донес мне, что 9-го сего августа на пароходе „Товарпар“ по пути из Тюмени в село Покровское Тюменского уезда среди других пассажиров был крестьянин Григорий Распутин, который был сильно пьян, безобразничал и приставал к пассажирам. На этом же пароходе следовала команда солдат, которых Распутин ввел в салон 1-го класса и хотел угостить обедом, что вызвало возмущение пассажиров, по требованию которых капитан парохода, под угрозой высадки, удалил Распутина и солдат из салона. Спустившись вниз, на палубу 3-го класса, Распутин что-то громко кричал, заставляя солдат петь песни, и дал им за это 125 рублей»[238].

Из-за этого эпизода на корабле газеты раздули огромную шумиху, чуть ли не говорили, что на Распутина завели уголовное дело. А было-то всего лишь то, что он угостил обедом солдат, которым в скором времени предстояло положить свои жизни в бессмысленной войне, и пел с ними песни, как потом выяснилось, — религиозные гимны. Пассажиры первого класса были возмущены тем, что мужик привел в «их» отделение других мужиков — солдат. Другой рапорт с того же парохода говорит о том, что Распутин обвинил одного из официантов, что тот украл у него из каюты крупную сумму денег. Такое обвинение тоже поставили старцу в вину. Разбирательства по этому вопросу так никакого и не было, но нетрудно догадаться, что, скорее всего, Григорий Ефимович был прав — официант действительно украл у него деньги. Это был тоже своего рода сигнал — Распутина теперь не боялись, его можно было грабить, оскорблять и поносить. Как делают все.

Глава 24

Начало конца

«6-го декабря. Воскресенье. После обеда приехал Григорий; посидели вместе у кровати Алексея».

«Любовь живет в изгнанниках, которые пережили все, всяческое, а жалость у всех есть».

К концу 1914-го года Алексей опять страшно заболел, и государь, рискуя в очередной раз оказаться обруганным газетчиками, пригласил старца к постели умирающего сына и наследника престола.

«3-го же декабря государь с наследником выехал из Могилева для осмотра войск Гвардии. Эта поездка едва не стоила жизни наследнику. Еще накануне Алексей Николаевич простудился и схватил сильный насморк. 3-го от сильного чиханья началось кровотечение, продолжавшееся с перерывами весь день. Это было уже в поезде. В пути лейб-хирург Федоров признал положение опасным и вечером посоветовал государю вернуться в Могилев. Императорский поезд повернул обратно, а царице была послана телеграмма с просьбой приехать на 6 декабря, день Ангела государя, в Могилев. Утром 4-го приехали в Могилев. Наследник очень ослаб. Температура 39 градусов. Федоров доложил государю, что считает необходимым немедленно везти больного в Царское Село. Государь съездил из поезда в штаб, и в 3 часа выехали в Царское Село. Днем температура спала, самочувствие улучшилось, но к вечеру жар поднялся. Силы падали, кровотечение не унималось. Несколько раз останавливали поезд, чтобы переменить тампоны в носу. Ночью положение ухудшилось. Голову лежавшего наследника поддерживал все время матрос Нагорный. Два раза мальчик впадал в обморок. Думали, он умирает. В Царское послали телеграмму, чтобы никто не встречал.

В 6 ч. 20 м. утра больному стало лучше. Кровотечение прекратилось. В 11 ч. утра поезд осторожно подошел к павильону Царского Села. Встретила одна императрица. Государь успокаивал ее, сказав, что кровотечение прекратилось, стало лучше. Царица спросила Жильяра, когда именно прекратилась кровь. Тот ответил: „В 6 ч. 20 м.“ „Я это знала“, — ответила императрица и показала полученную от Распутина телеграмму, в которой значилось: „Бог поможет, будет здоров“. Телеграмма была отправлена Распутиным в 6 ч. 20 м. утра.

С большими предосторожностями больного перевезли во дворец. Вновь открылось кровотечение. Сделали обычное прижигание железом, не помогло. Царица вне себя от отчаяния. Бедный мальчик лежал белый как воск, с окровавленной ватой у носа. Казалось, что умирает. Царица приказала вызвать Григория Ефимовича. Он приехал»[239].

«Я видела его, — вспоминала Вырубова, — когда он лежал в детской: маленькое восковое лицо, в ноздрях окровавленная вата. Профессор Федоров и Деревенко (личный врач цесаревича приват-доцент Владимир Николаевич Деревенко — не путать с телохранителем, „дядькой“ наследника — боцманом Андреем Еремеевичем Деревенько. — О.Ж.) возились около него, но кровь не унималась. Федоров сказал мне, что он хочет попробовать последнее средство — это достать какую-то железу из морских свинок. Императрица стояла на коленях около кровати, ломая себе голову, что дальше предпринять. Вернувшись домой, я получила от нее записку с приказанием вызвать Григория Ефимовича. Он приехал во дворец и с родителями прошел к Алексею Николаевичу, по их рассказам, он, подойдя к кровати, перекрестил наследника, сказав родителям, что серьезного ничего нет и им нечего беспокоиться, повернулся и ушел. Кровотечение прекратилось. Государь на следующий день уехал в Ставку. Доктора говорили, что они совершенно не понимают, как это произошло. Но это — факт»[240].

Спиридович, ненавидевший Распутина, записал, что случилось: «Его привели к больному. Распутин подошел к кровати. Пристально уставился на больного и медленно перекрестил его. Затем сказал родителям, что серьезного ничего нет. Им нечего беспокоиться. И как будто усталым, он вышел из комнаты. Кровотечение прекратилось. Больной мало-помалу оправился»[241].

1915 год был одним из самых несчастливых в истории дореволюционной России. В мае началось отступление русских войск.

«Последние события на театре военных действий развиваются при весьма тяжелых для нас обстоятельствах, — писал в дневнике великий князь Андрей Владимирович. — Отступление всего Южного фронта от важных линий, осада Перемышля — все это весьма грустно. Конечно, решающего значения это не имеет, но все же с такими жертвами и усилиями мы достигли Карпат и Дунайца, а теперь стоим опять на Сане, как осенью. Все пошло насмарку. Слабы наши стратеги. Но нельзя никого винить сейчас. Рано, да и трудно учесть все, что происходит»[242].

Варламов подчеркивает: «И тем не менее виноватых искали. Повсюду говорили об измене и предательстве. Весной был казнен по обвинению в шпионаже (по всей вероятности, ложному) полковник Мясоедов — эту трагическую историю, к которой был причастен Гучков и которая раздувалась теми же газетами, что преследовали Распутина, впоследствии считали прологом к убийству царского друга»[243].

Оплотом недоброжелательства по отношению к Распутину было ближайшее окружение великой княгини Елизаветы Федоровны, в котором Тютчева была непосредственным проводником ее воли.

«Сама великая княгиня, как будто отошедшая от мира сего, очень занималась, интересовалась вопросом о Распутине, что создало около нее как бы оппозиционный круг по отношению царицы. Все падало на голову царицы…»[244].

«Ты знаешь, — возмущалась императрица в одном из писем лета 1915 года, — какую гадкую роль Москва играет во всем этом»[245].

Интересно, что как ни старались скомпрометировать старца, сколько ни посылали фотографов в рестораны, где «гулял» Распутин, а ничего компрометирующего найти не могли. Григорий Ефимович пел христианские и народные песни, беседовал с людьми о Боге, рассказывал им евангельские истории. Он пил вместе с людьми, но, как показывала перед 13-й Комиссией Мария Головина, «пьянство не отразилось на его умственных способностях. Он говорил еще более интересно…»

Но вот Петроград наводнили раздаваемые бесплатно «скандальные» фото «распутинской оргии». Фотография стала стремительно распространяться и по фронтам с комментарием о том, что в то время, как люди сражаются и пухнут от голода, Распутин устраивает пьяные оргии. Фотография была сделана провокатором в столовой лазарета, который посетил Григорий Ефимович во время закладки новой часовни. Ничего хуже или лучше враги найти не сумели — Григорий Ефимович в кругу друзей и улыбающихся сестер милосердия, сидящих за столом.

Оргию это совсем не напоминало. Но и такой фотографии было достаточно, чтобы подогреть ненависть и зависть зазря погибающих солдат. С фото на них глядел человек, который, как им говорили, спит с их государыней и сообщает немцам военные тайны. Солдаты скрипели зубами, и штыки начинали потихоньку поворачиваться на восток. Выпускавшие из бутылки джинна не понимали, что их приказаний этот джинн слушать не будет.