Америkа (Reload Game) - Кирилл Еськов

— Это вы о ротмистре Расторопшине? — процедил Ветлугин сквозь внезапное окаменение скул; ну вот вам и предложение расплатиться за должок… — Нет. Этому не бывать. Так и доложИте этим вашим ходатаям, со стороны.

— А что не так? — теперь шевельнулась уже Максим-Максимычева бровь. — Что-то личное? Или газеты — равно как ваш официальный отчет — опустили нечто важное в истории с вашим героическим освобождением?

— Долго объяснять. Но хватит и того, что я не желаю иметь у себя в экспедиции голубенького. Или не хватит?..

— О да: «мундиры голубые и ты, им преданный народ»; это, конечно, серьезный мотив, что и говорить… Послушайте, Гриша — вопрос на засыпку: когда, по-вашему, появились секретные службы как социальный институт? Не у нас тут, а вообще?

— Н-ну… Елизаветинский госсекретарь Уолсингем, во всей силе и славе и его… Частные разведслужбы венецианских и генуэзских торговых домов… Как-то так.

— Ошибаетесь. Секретные службы появились в тот самый миг, когда вождь племени озаботился двумя вечными проблемами: что замышляют соседи, и что на самом деле думают о нем соплеменники. Так вот, смею вас уверить: ваш ротмистр — как раз по части соседних племен, и к политическому сыску он никакого отношения сроду не имел, я знаю это абсолютно точно. Если вы это имели в виду.

— Не только это, и даже не столько это, — качнул головой Ветлугин. — Начальник экспедиции — это как капитан корабля: он может быть сколь угодно экстравагантен на берегу — но не в море, когда он отвечает за жизнь судна и экипажа. Так вот, я не желаю иметь в своей команде человека, у которого есть свои собственные задачи; может, они и совпадают с моими, до поры до времени — а ну как не совпадут? как он себя поведет? Это как у азиатских караванщиков; помните этот их замечательный обычай — при переходах по пустыне вся вода находится у караван-баши, и никто, под страхом смерти, не может иметь отдельного запаса: чтобы не было соблазна в случае напряга играть в свои собственные игры — мы или спасаемся все вместе, или не спасется никто. Ну и — зачем мне в караване человек с заведомо отдельной водой?

— Убедительно излагаете, Григорий Алексеевич. Стало быть, «Nothing personal, just business»? А то мне почудилось…

— Да нет… Лично-то он мне как раз вполне симпатичен — как человек долга. А что он как-то раз убил в моем присутствии нескольких людей, которых я числил своими друзьями — так он, похоже, и впрямь был уверен, что я нуждаюсь в помощи, в такой вот помощи. Мы с ним… э-ээ… видим ту ситуацию в несколько разных ракурсах, и тут уж «его слово против моего», а покойники навряд ли выступят с разъяснениями… Просто я ни на грамм не сомневаюсь: случись чего — и этот ваш спец по соседним племенам грохнет всю нашу команду точно так же, как тех парней, влезших на свою беду в ту историю с охотой за экспедицией Фиц-Джеральда. Грохнет ради выполнения поставленной перед ним задачи. Как человек долга… А я, знаете ли, предпочитаю отдавать дань мощи и грации пантеры, когда меня от нее отделяет решетка либо непереходимое ущелье.

— А, ясно. Ну, тогда для вас — некоторая информация к размышлению. Примо: ротмистр нынче уже не в Службе — вышвырнут без выслуги и пенсии, как это у нас умеют; эрго — никаких приказов он более ни от кого не получает, ныне, присно и во веки вечные. Секундо: вышвырнули его именно за ту историю с вашим спасением; следует ли слово «спасение» ставить в кавычки — судить не берусь, тут и вправду «его слово против вашего», но что никакого приказа он в тот раз не выполнял, а действовал как раз по личной инициативе — совершенно определенно. Ну и — терцио, — и тут Максим Максимович залепил в лоб так, как он это умел: мягонько и сокрушающее. — Газеты могут излагать ту историю сколь угодно восторженно, но, вообще-то говоря, вы оба в тот раз нарушили служебный долг: вы поставили под угрозу срыва работу всей экспедиции, полезши лично спасать британских коллег — without politics, а ротмистр в итоге полез спасать вас. И, поскольку вы — два сапога пара, у вас перед ним имеются некоторые моральные обязательства; ну, мне так сдается…

— Неожиданный поворот темы. Прямо скажем, — пробормотал Ветлугин. — Но если он теперь для Службы — никто и звать никак, почему они за него просят?

— Как я понимаю, сослуживцы не видят в действиях ротмистра моральных изъянов и считают его жертвой несчастных обстоятельств — а может и интриг начальства; ну и, в силу элементарной корпоративной солидарности, решили напоследок позаботиться об его трудоустройстве — и лучше бы где-нибудь за границами Империи… К тому, как он умеет обращаться с теодолитом и с «калашниковым» у вас, как я понимаю, претензий нет?

— Особенно с «калашниковым»: это было впечатляюще, что и говорить… А уж насколько сей носитель эполет непрост — вот вам история.

Я как-то раз заметил ему, что он-де «напрасно прикидывается Скалозубом» — ему это совершенно не идет. Он лишь пожал плечами и поинтересовался — а что я, собственно, имею против Скалозуба? вот для начала — как я его себе представляю, просто по тексту пьесы? Ну, как! — озадаченно откликаюсь я: солдафон не первой молодости, «созвездие маневров и мазурки», что вытягивается во фрунт перед любым чиновным ничтожеством… На что Павел Андреевич тут же реконструировал для меня боевую биографию Скалозуба — государев человек Грибоедов-то, оказывается, прописал ее со множеством точных и понятных военному деталей. Что в словах «Засели мы в траншею», применительно к 3 августа в Силезскую кампанию 1813-го, нет решительно ничего уморительного, и Георгий второй степени, что «на шею», за такое — в самый раз; что все полки, где тот служил — по их номерам — егерские: это про «созвездие маневров и мазурки»; что как раз Сорок пятым егерским Ермолов в ту пору имел обыкновение затыкать все дыры в кавказских Линиях, и оттого сентенция «Довольно счастлив я в товарищах моих…» — это привычный могильный цинизм фронтовика, а вовсе не откровения простодушного карьериста; ну, и так далее.

Итак, перед нами — «метящий в генералы» тридцатипятилетний примерно полковник специальных войск, добывший серебряное шитье на эполеты не где-нибудь, а на Кавказе: сделать столь стремительную карьеру можно лишь там, где, по вышеозначенным причинам, «вакансии как раз открыты»… «А теперь возьмите пьесу, Григорий Алексеевич, — предлагает мне ротмистр, — и просто перечитайте все реплики полковника, подряд, твердо исходя из того, что с мозговыми извилинами в той голове — точно лучше, чем в среднем по больнице»… И ведь — действительно так! Все эти «пожар способствовал ей много к украшенью» и «фельдфебеля в Вольтеры» — это же откровенное, в глаза, зубоскальство-скалозубство над тем столичным бомондом — и сановным, и фрондерствующим. И кстати — он ведь там, по факту, сумел заткнуть саму княгиню Марью Алексевну!.. Вот такое любопытное вышло у нас литературоведенье от разведслужбы…

Ладно, Максим Максимович, быть посему: Париж стоит мессы, а Большой Бассейн — Расторопшина. Давайте сюда этого вашего шпиона-без-выслуги!

— Обождите, не так всё просто. Его еще надо вытащить из одной скверной истории…

— Та-ак… Поскольку я сижу, я вот сейчас специально привстану — и сяду по новой. Как прикажете сие понимать?

— Ну, как… Получивши приказ об отставке, ушел в штопор со всякими пьяными офицерскими непотребствами. У Московской заставы — если вам это что-то говорит…

— Говорит. Продолжайте.

— Короче, слово за слово — сцепился там с сутенером; тот — за кастет, ну и заработал сложный перелом руки и черепно-мозговую травму. Вмиг понабежали сутенеровы дружки — застава ведь…

— Покалечили?

— Он — их.

— Во как… Ну, как говорится — святое дело и бог благословит.

— Бог-то может и благословил, но полиции, опекающей те заведения, он не указ: вмиг возбудили дело…

— Превышение пределов необходимой обороны?

— Оно самое: у нас ведь тут всё же не Кавказ, согласитесь… Но это еще только присказка. В участок, куда его доставили, немедля заявились голубенькие и забрали его к себе, на Гороховую.

— Та-а-ак — еще протяжнее откликнулся Ветлугин, и повторять пантомиму «так и сел» уже не стал.

— Есть, правда, и хорошая новость: дело о превышении закрыто не начавшись. Полицейских известили, что они обознались и никакого Расторопшина у Московской заставы в глаза видали, да и вообще лучше б им эту фамилию забыть навсегда. Те взяли под козырек.

— А что ему шьют голубенькие? Не шпионаж в пользу немирных кланов, я надеюсь?

— Никаких официальных обвинений пока не предъявлено.