Керенский. Вождь революции (СИ) - Птица Алексей

Некрасов не нашёлся, что на это ответить. Зато нашёл, что сказать Милюков.

— Я поддерживаю Александра Фёдоровича в этом вопросе. Нам нужен порядок на железной дороге. Война идет, она продолжится до победного конца, и мы должны принять все меры для этого! Ведь впереди нас ждёт расцвет и очевидные перспективы, особенно, когда черноморские проливы станут нашими.

Гучков нехотя поддержал эти доводы, а вслед за ним и все остальные. Алекс внутренне усмехнулся. Первый удар был отбит. Впрочем, и тот, прежний Керенский первоначально обладал большим авторитетом среди социалистов и в правительстве, пока не растерял его.

Дальше слово предоставили министру просвещения, который долго и упорно говорил о том, что теперь двери университетов, институтов и реальных училищ открыты для всех. Хоть для дворян, хоть для рабочих. Лишь бы было желание учиться. Все проблемы министерства вытекали из нехватки денег. Ему пообещали, и он сел на место, впрочем, особо ни на что не надеясь.

В похожем ключе выступил министр по делам Финляндии и государственный контролёр. Терещенко, как министр финансов, всем обещал необходимые суммы, и это больше походило на дежурную «отмазку»: всем дадим, всем обеспечим. Министр торговли Коновалов, получив слово и взволнованный этим донельзя, вскочил со стула и, нервно сжимая очки в руке, мгновенно вспотевшей, начал свою речь:

— Господа! Наша промышленность снижает темпы производства, не хватает сырья. Время доставки сырья и товаров резко увеличилось. Рабочие бастуют и требуют повышения зарплаты. Нас ждёт коллапс! Сильно снизилось производство скобяных и текстильных товаров. О прочем я и не говорю. Если так дело пойдёт и дальше, мы не сможем обеспечить фронт оружием и снарядами. Господа, надо что-то делать! Революция закончилась, самодержавие свергнуто, надо теперь работать, надо принимать меры.

— А вы говорили с фабрикантами о повышении зарплат рабочим, чтобы они прекратили свои забастовки? — спросил Гучков.

— Говорил.

— И что?

Коновалов стал нервно протирать стёкла очков, и так уже вычищенных до скрипа:

— Они не хотят. Ссылаются на то, что стоит повысить рабочим зарплату, и они снова начнут бастовать и требовать ещё больше. Мне нечего было им на это ответить. Это замкнутый круг, господа.

Керенский поморщился от этой истерики. Что за безвольность. Не хотят повышать, отрежем газ. Нет газа, запретим отгружать уголь, задавим налогами. Настропалим рабочих, совершим покушение, обанкротим, устроим рейдерский захват, засудим, наконец.

— Какие у кого есть предложения, как нам оживить нашу промышленность? — обратился ко всем князь Львов.

— Там не только забастовки, но и саботаж, — выкрикнул Милюков со своего места.

Все министры покачали головами, кто с осуждением, а кто и с подтверждением сказанного Милюковым.

— Обязать фабрикантов, и дело с концом, — отозвался Гучков. — А не согласных в тюрьму.

— Что за крайности? — отозвался на этот пассаж министр земледелия, — Пока предлагаю не повышать зарплаты, а провести митинги на заводах о том, что сейчас не время думать только о себе. Этого будет более чем достаточно.

Керенский поморщился.

«Что за бред? Зачем считать всех глупее себя? Народная масса слепа и глуха, но и она умеет думать и сравнивать. Особенно, когда есть те, кто доходчиво всё объяснит и направит гнев толпы в нужное русло. Это же аксиома цветных революций. Думается, сейчас бы февральскую революцию обозвали революцией подснежников. А октябрьский переворот — революцией гвоздик».

— Ясно, — отозвался на эти слова князь Львов, — Ещё у кого есть что?

Откликнулся Терещенко.

— Я повышу зарплату рабочим своих фабрик и думаю, что смогу убедить в этом ещё многих, но, к сожалению, не всех.

Вслед за ним согласился и Коновалов:

— Я сделаю то же самое.

Больше никто ничего не сказал. Алексу страшно не хотелось снова влезать в эту бесполезную полемику, когда всё и так было очевидно. Нет, он не был искушённым в подобных вопросах, но ведь нужно пользоваться властью, а не жевать сопли. Нужно добиваться своего любым способом. Здесь нет друзей, есть только соперники. А врагов и так всегда будет много, хочешь ты этого или нет.

— Я проведу митинг на Путиловском заводе. До рабочих обязательно нужно донести, что нельзя злоупотреблять стачками и митингами. Особенно в условиях, когда революция победила, а война не окончена, — оторвавшись от своих сказал Алекс.

— Что касается воздействия на фабрикантов, то моим министерством подготовлен закон о всеобщем восьмичасовом рабочем дне. Детский же труд не должен превышать пяти часов. Про всю страну сказать не могу, но положительно, мы должны разослать всем губернаторам телеграммы с предупреждением о том, что зарплаты рабочим должны быть повышены. Пусть и ненамного, но повышены. И введён обязательный восьмичасовой рабочий день. Об этом поступит информация во все газеты, а потом мы посмотрим, каким образом они будут выкручиваться из этой ситуации.

Те же фабриканты, которые проигнорируют просьбу правительства, будут обложены новым налогом, а моё министерство возьмётся за проверку их деятельности вплотную. Мало ли кто и в чём обманывает государство. У всех есть свои грешки и грешочки. Уверяю вас, мои присяжные поверенные весьма опытные люди, поэтому смогут отыскать многое, если не всё. Ещё хотел бы сказать, что известные адвокаты также не будут на стороне фабрикантов, какие бы деньги они им не предлагали. Корпоративная этика, знаете ли…

Но хотел бы обратить внимание Собрания, что петроградские рабочие получают вдвое меньшую зарплату, чем в провинции, и это катастрофа. Либо министр промышленности добьётся повышения их зарплат ровно в два раза, либо моим ведомством будут приняты все меры против заводчиков, вплоть до штрафов и арестов. И я не шучу, господа, — посмотрел на всех угрожающим взглядом Алекс, а затем продолжил:

— Или все здесь присутствующие снова хотят увидеть гнев народа? Если это так, то я больше не смогу спасти каждого из вас от незаслуженной кары. Прошу передать мои слова непосредственно всем заинтересованным адресатам.

— Что ж, — выдержав небольшую паузу, произнёс князь Львов, — Александр Фёдорович по-прежнему в своей манере, но жесток, как никогда раньше. Однако, я считаю, что он прав. А потому, прошу передать фабрикантам и владельцам всех заводов требования правительства о повышении зарплат рабочим и последующих за этим мерах, в случае их игнорирования. Александр Фёдорович, я вас ловлю на слове о проведении митинга, и прошу вас через Петросовет организовать их и в других городах.

— Нет ничего проще, я сегодня же посещу Таврический дворец и переговорю об этом с членами Совета. Думаю, они примут данную инициативу исключительно на «ура» — отозвался Алекс.

Коновалов с некоторым облегчением уселся обратно на своё место. За него все решили другие, а он, вроде как, и ни при чем. Следом за ним взял слово обер-прокурор Святейшего Синода.

Говоря простым языком, он был министром духовных дел, что-то вроде посредника межу Синодом и правительством. Согласовывал и доводил до Синода правительственные распоряжения. А также руководил чиновниками и учреждениями, относящимися непосредственно к церкви. Речь его была сумбурной и бессодержательной, весь смысл которой сводился к тому, что церкви нужно обновление и дорогу надо давать молодым священникам с прогрессивными взглядами.

Алекс промолчал. Он считал, что прогрессивные взгляды в церкви — это моветон. И весь прогресс сведётся к банальному атеизму и полному отсутствию веры и уважения. Как к церкви, так и к её священнослужителям. Но с этим можно было разобраться и значительно позже.

Вслед за обер-прокурором взял слово Милюков. Он долго и упорно рассказывал всем присутствующим, что Россия должна вести более настойчивую политику по отстаиванию своих интересов, а также продолжать дальше вести войну, без сомнения, победоносную. А Англия и Франция, как союзники, будут поддерживать свободную русскую армию. Черноморские проливы и Дарданеллы будут русскими.