Клуб любителей фантастики, 2006 - Андрей Буторин

— Вы же помните, — продолжал следователь, — мудрое изречение, его даже школьники, даже малыши в детском саду знают: «Труд и телекинез создали человека». Ну, конечно, не старого, не допотопного человека, а нового. Человека в новом справедливом обществе. Ведь только в связи со всеобщей мутацией и распространением телекинеза в начале века и стала возможна великая революция. И вы же это знаете, Юрий… Ну почему?

Юра думал об Оле. Как она сейчас? Где? Живали? Он боялся за неё — ещё больше, чем за себя…

Никитич проснулся, сердце сжала жуть: всё будто наяву. Провёл рукой по щеке — слёзы. На полу блики от лучей солнца, значит, утро.

После завтрака, когда вставали из-за стола, Дмитревна хлопнула себя по лбу:

— Слышишь, дед! А я-то тоже в склерозе, всё начисто позабыла. Звонили недавно с телевидения, помнишь? Уж представить не могу, как наш телефон у них оказался. А пригласили на двадцать первое — выходит, на сегодня. В двенадцать.

Юрий Никитич напряг память: да, было. Чудное дело, кто мы такие, чтобы нас — и на телевидение?

— Ас чего бы это?

— Да я думаю, — тихо сказала Дмитревна, — по поводу того, давнего… — Недоговорила, и так понятно.

Помолчали.

— И что за канал?..

Пришлось помаленьку собираться.

— В первый раз нас отпустили. — Юрий Никитич говорил медленно, с трудом подбирал слова. — Суда не было, мы каялись перед следователем, обещали, что второго повода не дадим.

Не то, не то… Слова звучали сухо, фальшиво.

— Что сталось дальше? Расскажите, пожалуйста. — Ведущий лучезарно улыбнулся — и супругам, и камере. Юнец лет двадцати пяти, тёмные волосы прилизаны, зубы сверкают.

— Мы вернулись в нашу квартирку. Но без ЭТОГО не могли, понимаете. ЭТО оказалось больше, чем жизнь. — Юрий чувствовал стыд, словно бы об интимном говорил перед зрителями. Словно об их с Дмитревной любви. Но это же и была любовь… часть любви, разве нет? Чёрт, как всё глупо, когда со слуха, как ненужно…

Он вспоминал, Дмитревна дополняла.

Их взяли опять, хотя теперь они стали куда осторожней — не зашторивали окна при солнечном свете, творили только ночью, стараясь, чтоб без шума, без грохота. Но всё равно кто-то вычислил и донёс — из соседей, наверное. А может, слежка была.

Долгие годы лагерей. Потом ссылка, и уже в ссылке — встреча. Ольга плакала, неумело скрывала отчуждённость: изменился, не узнать. Не скоро свыклась. (Об этом, понятно, Юрий камере не сказал, лишь о слезах радости после разлуки… о тяжкой работе и нищете, о возвращении в столицу много лет спустя.)

— Замечательно, не правда ли? Я под впечатлением. — Ведущий теперь улыбался по-иному: краешки губ едва приподняты. Фразы катятся отполированно, гладко.

Краткая пауза, точно обдумывал, не сказать ли: «Ваши аплодисменты», но понял, что лишнее. — История, которую мы услышали, уникальна. Я бы назвал это геройством — творчество и любовь бросили вызов системе. А сейчас — не согласитесь ли продемонстрировать что-нибудь в вашем стиле и ключе? Вдвоём, как бывало.

Вазы с цветами на столе — пионы, гладиолусы. Разноцветная фольга, нарезанная квадратиками и треугольничками.

Юрий Никитич переглянулся с Дмитревной. Да, об этом шла у них речь с ведущим — до прямого эфира. Но…

Пустота, усталость, стыд. И ничего кроме. Он мог бы (сомнений нет) поднять мыслью и бумагу, и цветы, он не единожды пробовал — но соткется ли чудо-узор из мысленной пустоты?

— Я не уверен, что у нас получится, — выговорил, будто выдавил. — Мы не готовы сегодня. — И виновато пожал плечами. Дмитревна медленно кивнула.

— Что ж, — не растерялся ведущий. — Жаль, конечно; но, полагаю, тренировки возобновятся, и в следующий раз мы увидим это чудо старого стиля. Вы ведь ещё появитесь у нас? Не правда ли?

— Если получится, — ответил Никитич уклончиво. Возвращались они не спеша, вдоль центральной улицы. Пестрели зазывные вывески салонов и магазинов, красовались на перекрёстках исполинские экраны телевизоров.

«Бюро услуг. Дизайн высшего качества, телекинез на дому!»

«Рисование кинезом! Всё индивидуально, только для вас! Динамичные портреты и пейзажи из эксклюзивных материалов».

«Художественная телекинетическая академия».

«Секс-услуги кинезом, дистанционно. Цены минимальные».

«Лечение телекинезом, снятие порчи, кодирование».

Никитич указывал на вывески подслеповатой Дмитревне, читал вслух — та дивилась:

— Ну и жизнь пошла! А помнишь, бывало… Нет, — вздыхала тяжко, — по-другому мы жили, иначе.

— А может, сходим в Театр телекинеза? А, старуха? — И чего я там не видела? Скукота одна, я уверена… Ишь, наворотили от большого ума здание.

Здание театра, супермодерновой постройки, и впрямь выглядело несообразно.

Это зависть, вдруг осознал Юрий Никитич. Мы завидуем, просто-напросто… И с осознанием пришла тоска.

Занавески на окнах… цветы, пляшущие в полутьме… шёпот, счастье, зарыться лицом в мягкие волосы… было или приснилось? И будет ли когда снова, хоть за гробом, но будет или нет?

Приблизились ко двору с улицы — смех, увлечённый галдёж детских голосов. Воздушные шары летают вверх-вниз, свиваются верёвочками… хлоп! — это столкнулись два шара, лопнули. Вперемешку с шарами — игрушки-зверюшки, большие, мягкие. Разноцветная мешанина, дикий калейдоскоп. Вон высунулась из окна одна мама, другая — кричат взволнованно. «Говорила я тебе, большие игрушки во двор не выноси! Грязь на дороге!» Ноль внимания в ответ.

— Что, Дмитревна, отлетали мы своё?

— Да, Никитич. Другие летают. — Она улыбалась.

Огромный щенок, лопоухий, красно-зелёный, кувыркался среди игрушек. Взмыл длинным прыжком в небо, затряс ушами, оглянулся и стремительно понёсся по диагонали вниз, чуть-чуть не прямиком к Юрию и Дмитревне. У самой земли вырулил, сделал крутой вираж. Большеголовый, лохматый, почти как живой — только глазки стеклянные и цвет шерсти не тот — подлетел к Никитичу, ткнулся мордочкой в нос, будто лизнул: шальное, на миг возвращённое детство.

И умчался прочь, к ребятне, навстречу зовущему хозяину.

№ 9

Современная сказка

Татьяна Томах

СВЕТЛЫЙ ШЁЛК НЕБА

Светлый шёлк неба у каждого получался своего, особенного оттенка. У серьёзного Зима — бирюзовый, прохладный; у его соседа — густо-синий, как в июньский полдень.

Томео, пряча улыбку в густую бороду, ещё раз обошёл учеников. Семь голов, старательно склонённых над работой; семь льняных платков, распятых на тугих деревянных кольцах. Семь небес, рождающихся под проворными пальцами. У каждого — своё.