Клуб любителей фантастики, 2006 - Андрей Буторин

— Не нужно, — морщась, махнул Бри на поднос с фруктами и вином, предложенный заспанной служанкой. Сухая старческая ладошка была словно птичья лапка. — Холодного чаю полкружки или воды. Душная ночь. — Ясные не по возрасту глаза обратились к Томео. — Та… вышивка… ещё существует?

Томео неохотно кивнул.

Когда они с молчаливым Алем вернулись со злосчастного экзамена, Томео первым делом потребовал распустить вышивку. Стежок за стежком, в порядке обратном тому, с которым они ложились на ткань. Потому что только создатель мог уничтожить свою работу — если сам желал этого. Впрочем, даже у самих создателей это получалось не всегда. По крайней мере — не всегда точно так, как им хотелось.

Аль отказался.

— Прости, отец, — сказал он, не поднимая взгляда. — Я не могу. Даже для тебя… я не могу солгать ни одним стежком. Я увидел её так…

«За что мне это? Ну за что?», — подумал Томео, глядя на бледного, напряжённого, как преступник на допросе, сына и Стену мира за его спиной. Несокрушимую, вечную Стену мира, на вышивке Аля оскалившуюся рваной раной чёрного провала. Полоса священных цветов перед Стеной была вытоптана; только один цветок покачивался на слишком тонком стебле, и его дрожащие на ветру лепестки напоминали капли крови. Мастер Томео тяжко вздохнул и, укутав страшную вышивку белой, не знавшей иглы, тканью — будто покойника в саван, — отнёс её в сундук. К той, первой, где чёрная птица простирала над Городом огромные крылья, предвещая беду…

— Неважно, — мастер Бри глотнул чаю, снова поморщился, как от уксуса, отставил чашку. — Теперь неважно. Томео, вели своему сыну собрать вещи. Лёгкую сумку. Пусть поторопится. Потом ты проклянёшь его и изгонишь из дома и из города, а я засвидетельствую обряд. — Бри предупредительно поднял сухую ладошку, заставляя мастера Томео молчать. — Времени мало, Томео. Ты мне веришь?

Томео склонил голову под его взглядом.

— Нельзя ли… — тяжко вздохнув, начал он.

— Поторопи сына…

Поднятый с кровати Аль торопливо одевался. Томео вернулся в гостиную, время от времени пребольно щипля себя за руку — в надежде наконец проснуться и забыть происходящий сейчас кошмар.

Бри стоял возле окна, напряжённо вглядываясь в пустынную ночную улицу.

— Вечером к губернатору прилетела почтовая птица от пастухов западных лугов, — сухо и отрывисто сказал Бри, не оборачиваясь. — Чёрная птица. Знак беды. В записке… — Бри осип, кашлянул несколько раз, продолжил тихо, еле слышно. — В записке говорилось о трещине, о провале в Стене мира.

Бри обернулся — страшно постаревший и осунувшийся за несколько минут.

— Ты понимаешь, Томео, что они сделают с твоим сыном, когда вспомнят, какую вышивку он представил на экзамен?

Он даже не успел ничего толком объяснить сыну. Аль моргал спросонья недоуменно и растерянно, пытаясь улыбнуться — должно быть, ему тоже казалось, что всё это просто дурной сон. Тяжёлые, непоправимые слова срывались с закостеневших губ Томео. Мастер Бри, вслушиваясь, кивал, прикрыв глаза.

— Если ты осмелишься вернуться к порогу моего дома, я захлопну дверь перед твоим лицом, — закончил Томео. Лучше бы я проглотил все свои иглы, и они вспороли мне внутренности, подумал он. Лучше бы…

— До рассвета, юноша, тебе следует покинуть город, — сказал мастер Бри, подхватывая Аля под локоть. — Поторопись. Мы проводим тебя до ворот. Ступай на восток. Вот тебе письмо к доброму Мак-Галу, он будет счастлив оказать тебе гостеприимство.

Она вывернулась невесть откуда — шустро выпрыгнула из темноты, запричитала, хватая Аля за руки:

— Ай, сыночек, да куда же! В тёмную ночь, на незнакомую дорожку, ай-ай!

— Матушка Клио, — изумился Бри, первым признавший старушку.

— Вот пирожков на дорожку-то, тёпленьких, держи, держи, малыш, — матушка Клио силком впихнула в руки Аля полотняный мешочек; подёргала куртку, заставив юношу нагнуться; расцеловала в обе щеки, погладила по голове. — Дорожка-то длинная, ай! Ну, ступай, раз старшие велят. Ступай. Раз такая у тебя дорога. — Матушка Клио легонько подтолкнула Аля в спину. — Пусть небо тебе будет светлым шёлком, сынок.

Так и получилось, что Аль шагнул за ворота Города не под проклятия отца, а под доброе напутствие матушки Клио.

«Ты — моё продолжение, мальчик, — думал Томео, глядя вслед сыну. — Моя солнечная нить. Что я без тебя? Пустая игла, которая только больно колет пальцы и не умеет оставить даже простого рисунка…»

Хотелось крикнуть: «Я люблю тебя, сынок!», — но он не мог даже пожелать светлого неба, как матушка Клио. Хотелось, чтобы Аль обернулся, хоть разочек. Чтобы понял. Чтобы простил — за слова, которые были сказаны, и за те, которые так и не были произнесены.

Аль не обернулся. И мастеру Томео почудилось, что ножницы в чьей-то невидимой руке перерезали солнечную нить его жизни. Ножницы, чьи чёрные лезвия были похожи на крылья огромной птицы…

Сперва Аль шёл, не разбирая дороги. Слёзная муть застилала глаза, и в ней плавало видение бескровных отцовских губ, роняющих проклятия, и двери родного дома с медным кольцом, до блеска натёртым сотнями ладоней. Двери, теперь закрытой для Аля навсегда.

Потом Аль сообразил, что идёт не на восток, как велел мастер Бри, а на запад. Остановился. Измученные ноги задрожали. Юноша присел на траву возле дороги. Вдохнув горьковатый запах полыни и душистый — мяты, шмыгнул носом; припомнил горячий чай с мятой и мёдом, который пили дома по утрам, — и расплакался.

Высоко поднявшееся солнце напекло затылок. Из мешочка матушки Клио, подвернувшегося под щёку, вкусно пахло пирожками. Аль утёр слёзы, съел сладкий пирожок с земляникой, и решил, что теперь всё равно, в какую сторону идти. Какая разница, если у него больше нет своего дома.

Цветы на лугу, через который он шёл, были такими красивыми — захотелось сейчас же подобрать цвета и хотя бы наметить рисунок, чтобы потом, уже не торопясь, завершить вышивку. Аль полез в котомку, не сразу припомнив, что мастер Бри, пересмотрев собранные вещи, отобрал шкатулку с нитками и иголками. А ту ученическую иглу, которой Аль вышил свою дипломную работу, мастер Бри уронил на пол и раздавил каблуком. Недовольно морщась, будто исполнял крайне неприятную обязанность. Аль опять едва не расплакался, вспомнив обломки ни в чём не повинной иглы.

Его будто что-то гнало вперёд. Аль почти не ел — пирожки матушки Клио потихоньку каменели в мешке. Спал урывками: стоило закрыть глаза, Аль проваливался в серую вязкую муть, как в болото, из которого сейчас же хотелось выбраться. Сперва думал — из-за непривычки к ночёвкам под открытым небом; потом разобрался, что любая остановка раздражает, кажется пустой потерей времени. Будто внутри Аля поселился кто-то чужой, зло и нетерпеливо погоняющий усталое тело и непривычные к долгой ходьбе ноги. Куда? — растерянно спрашивал у него Аль. Скорее, сердито торопил чужак. Скорее.