Новое открытие древней Африки - Бэзил Дэвидсон

«Эта жестокость, – говорит Уайтуэй, – не ограничивалась одними низменными поступками, но была определенно установленной линией террористической политики, которую проводили Васко да Гама, Альмейда и Альбукерки, не говоря уже о мелкой сошке. Да Гама пытал беспомощных рыбаков, Альмейда выколол глаза Наиру, когда тот явился к нему, хотя сам гарантировал Наиру полную безопасность. Он не сдержал слова только потому, что ему показалось, будто Наир злоумышляет против его особы. Альбукерки отрезал носы женщинам и отрубал руки мужчинам, попадавшимся ему на арабском берегу».

Конечно, жестокость была присуща португальцам не в большей мере, чем другим европейским народам той эпохи, а европейцы по своей природе не более жестоки, чем индийцы, африканцы, арабы или китайцы. Просто они были людьми своего времени – времени насилий и жестокости. Они появились в Индии как раз в тот момент, когда ее раздирали династические междоусобицы и религиозные войны. Это облегчило им захват прибрежных городов. Но они, бесспорно, победили бы и при иных обстоятельствах, ибо их методы ведения войны намного отличались от местных военных обычаев. Судя по дошедшим до нас документам, португальцы никому не давали пощады и сами не просили ее. «Это сила, которую я бы назвал неодолимой, – писал Франциск Ксаверий в 1545 году о пришедших в Индию португальцах. – Люди бросались в бездну очертя голову, бросались ради наживы, и их аппетиты росли, по мере того как они узнавали ее вкус. Грабеж в те времена был явлением настолько обычным, что никто не пытался бороться с ним, да и вряд ли он считался тогда преступлением»

Между тем война в Индии – хотя вообще по самой своей сущности война предполагает убийство врагов – была вполне мирным занятием. «Все военные действия, – сообщает Уайтуэй, – велись только в дневное время, пока солнце стояло высоко. Враждующие разбивали палатки неподалеку друг от друга и ночью спокойно спали. С восходом солнца солдаты обеих армий вместе совершали омовение в водоеме, затем помогали друг другу надеть доспехи, вместе ели рис и жевали бетель, вместе сплетничали и обменивались новостями. При звуках барабана стороны разделялись, солдаты выстраивались в боевом порядке. Считалось почетным первым забить в барабан. Однако ни одна сторона не начинала наступать, пока вражеские барабанщики не дадут сигнала к построению».

Одержав верх над Индией, Европа с течением времени сама погрузилась в состояние ленивой терпимости. Европейцы, по мере того как они богатели, стали думать, будто их цивилизация превосходит цивилизацию индийцев или африканцев. Они забыли, что в прошлом дело обстояло совсем по-иному. Но все же Европа не в силах была уничтожить индийскую культуру – слишком прочны были ее корни, слишком многочисленны ее памятники, слишком велик ее престиж. Европейцам удалось разрушить торговлю через Индийский океан, но тем не менее величие Индии, которому способствовала эта торговля, осталось неоспоримым.

Что же касается прибрежной цивилизации Восточной Африки, не столь внушительной и богатой, как индийская, и пустившей не столь прочные корни, то ее постигла иная участь. Приморские города Африки по красоте и удобствам не отличались от большинства приморских городов Европы или Индии. Так же гордо стояли они на берегу сверкающего океана, так же высоки были их дома, так же прочны стены, так же вымощены камнем были их набережные. Вершины холмов были застроены крепостями и дворцами. Казалось, города эти достаточно сильны, чтобы сохраниться навечно. И тем не менее от них ничего не осталось. Почти все они исчезли с лица земли. Лишь немногие ученые знают сейчас об их существовании. Их руины, затерянные в прибрежных джунглях или среди пустынных холмов – лишь предмет догадок для любителей древности. Исследователи могут добраться теперь до этих городов только с помощью местных проводников, знающих дорогу через непроходимые чащи.

Именно в Мозамбике да Гама начал обстреливать побережье во время своего первого путешествия. Вернувшись сюда в 1502 году с огромной флотилией (второй по величине из всех, какие только Португалия отправляла на золотой Восток), да Гама пригрозил сжечь Килву, если ее правители не подчинятся португальскому королю и не будут выплачивать ему ежегодную дань золотом. Точно так же вел себя Ровазио в Занзибаре и Браве. Встретив сопротивление в Килве и Момбасе, Альмейда взял эти господа штурмом и предал их огню. Солдата разрушил Берберу, Суариш – Зейлу, д'Акунья – Браву. По словам Барбоши, прибывшего сюда с одной из первых флотилий и узнавшего о гибели Бравы от очевидцев, этот город был разрушен португальцами, которые убили многих его жителей и часть из них взяли в плен, захватив при этом немало золота, серебра и всяких товаров. Сохранилось письмо правителя Момбасы к правителю Малинди с описанием разрушительного вторжения Альмейды. Вернувшись в город после ухода португальцев, читаем мы в письме, суахили и арабы Момбасы «не нашли ни одного живого существа, ни мужчин, ни женщин, ни стариков, ни молодых, ни даже детей. Все, кому не удалось спастись, были убиты и сожжены».

Успехи португальцев в Африке объяснялись теми же причинами, что и в Индии и везде, где их алчность наталкивалась на сопротивление. У них было более совершенное оружие, они привыкли не давать пощады, их не устраивала одна только торговая монополия, если даже учесть, насколько разрушительно само по себе она должна была подействовать на прибрежные города, – им нужна была еще и добыча. Африканские и индийские полководцы всегда стремились не увеличить, а сократить потери. Захватчики придерживались иных взглядов.

Европейцы стали верить впоследствии, будто встреченные ими африканцы пребывали в состоянии дикости и хаоса и только вмешательство милосердной Европы прекратило их братоубийственные распри. Подлинные факты рисуют совершенно иную картину. Посмотрим, например, как велись военные действия у азанде – многочисленного народа Центральной Африки, людям которого колонизаторы приписали черты убийц и безжалостных завоевателей.

«Мне сказали, – говорит Эванс-Причард, один из тех европейцев, которые в последние годы ведут большую работу по восстановлению истинной картины древности, – что, поскольку цель войны заключалась в том, чтобы заставить противника отступить, обе стороны старались по мере возможности избежать ненужных потерь. Дело доходило до того, что каждая сторона обычно избегала полностью окружать противника, ибо, как считалось, если ему некуда будет отступать и надежда на спасение исчезнет, он будет бороться до конца, решив дорого продать свою жизнь.

Поэтому азанде оставляли в тылу противника проход. Более того, существовало правило, согласно которому сражения начинались примерно в четыре часа дня, чтобы сторона, которой изменило бы военное счастье, могла отступить под покровом темноты». Последнее условие, добавляет Эванс-Причард, часто не соблюдалось.

Не нужно, разумеется, воображать, будто Африка до прихода европейцев была царством безбрежного милосердия и света. Просто военные обычаи у африканцев были сравнительно более мягкими, чем у европейских завоевателей. И хотя такая мягкость проявлялась далеко не всегда – например, Вазимбо, разграбивший Килву во времена португальцев, пользовался репутацией весьма свирепого воина, – чаще всего это было именно так.

Все то, что было разрушено в Африке и после разрушения позабыто, впоследствии оказалось весьма трудно восстановить. Если первые португальцы думали об Африке, как о стране священника Иоанна, золота Офира и царицы Савской, как о сказочном континенте с несметными богатствами, то европейцы, появившиеся здесь впоследствии, ударились в другую крайность. Африка стала для них страной дикарей, страной моральной и умственной отсталости, страной наивности и порока.

В 1518 году португальцы отпраздновали в Риме посвящение в сан епископа первого африканца – Энрики из Конго, сына царской африканской четы. Португальцы внесли в племенной феодализм государств Конго всю ту гамму условностей феодальной и аристократической иерархии, какая существовала у них на родине. Судя по королевским архивам, подобная мера казалась им вполне естественной и оправданной: если африканцы, по их мнению, и отличались от европейцев, то вовсе не значило, что они достойны порицания. Но потом времена изменились. Почти через 400 лет (а эти столетия были в основном столетиями работорговли) в мире утвердилось мнение, будто африканцы не имеют своей истории и, беспомощные, пребывают в варварской нищете.

Нарушение торговых связей через Индийский океан, упадок африканских портов, работорговля, колониальные завоевания и многое другое скрывали от нас прошлое Африки. Только сейчас мы начинаем различать контуры ее истории. Но правильно ли будет, изучая африканскую историю, обращаться за свидетельствами к этим прибрежным городам-государствам и царствам? Может быть, их история принадлежит не Африке, а арабам?