Время воды - Виталий Щигельский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чувствуя себя игроком на блошиных скачках, я составлял таблицы и списки будущих побед и поражений самых способных и амбивалентных соискателей власти, денег и могущества. Я знал наверняка, что, взобравшись на самый верх, уничтожив своих конкурентов, насильников и хозяев, эти люди не сумеют избавиться от приобретенных в процессе карьеры привычек и будут испытывать тоску по сильной руке, плетке, искусственному члену в жопе. Я очень рассчитывал, что утолить эту их тоску смогут запертые на подлодке ткачихи. Воспитанные как спартанцы, ткачихи знали, что и как вставить будущим хозяевам жизни по самое «не могу».
Косберг создал универсальный ключ. Я нашел двери, которые требовалось открыть. Мы могли начинать свою собственную игру. Оставалось дождаться, когда Косберг закончит пить.
Глава 23. ВЫДРЫ И СКУНСЫ
Исписав две трети тетради, я вернулся на подводную лодку. Я был готов к бою и способен вести в бой других.
Я принес осунувшимся без тепла и опеки швеям сладости и полезные книжки: «Этикет в картинках», «Полный курс истории проституции», «Сексуальные извращения в странах капитализма». С практикой у девушек все было в ажуре, но теорию следовало подтянуть.
В тот же день я сводил их в баню на улицу Братьев Васильевых. А затем — на рынок за косметикой и колготками. Вещи для швей выбирал сам, так как изучил вкусы и пристрастия богатого и богатеющего сословия.
Становилось холодно. На набережной лежал первый снег. Ночевать на скамейках в парках становилось небезопасно. Но Косберг не спешил появляться. Больше ждать было нельзя, и я решился на поиски.
Мы начали на рассвете — времени суток, когда дикая жажда и тяга к забвению толкает алкоголиков на мелкие преступления и торговлю последним исподним. В эти тихие сумеречные часы алкоголики выходят на улицы и бредут на тусклый свет ларьков под гулкий и неровный стук сердца. Бедный Косберг был в их числе — я это чувствовал.
Нам пришлось прочесать всю Петроградскую и большую часть Выборгской стороны, но, прежде чем взошло солнце, мы нашли нашего командира. Нашли лежащим возле дощатого вагончика с бытовой химией. Рядом с ним валялся использованный флакон — средство от мух. Каперанг был грязен и худ и, не признав в нас своих, запустил учебной гранатой, а затем пополз по-пластунски в сторону морского вокзала, громко и фальшиво напевая «Прощание славянки». Несмотря на токсическое опьянение, он полз нечеловечески быстро, и мы нагнали его только на набережной и потом долго пеленали рыболовецкой сетью, захваченной мною с субмарины. Великий человек не сдается ни при каких обстоятельствах, подумалось мне тогда.
С большим трудом мы отбуксировали Косберга до альма-матер и положили просыхать в центральном отсеке, где меньше качало.
Пока начальник метался в горячке, я подсчитал потери утренней экспедиции. Итоги оказались неутешительными: во время охоты на каперанга мы потеряли до тридцати процентов личного состава швей. Почуяв в утреннем воздухе табачно-пивной аромат половозрелых мужчин, они рассосались по городу. Я не винил тех, кто ушел. Я винил себя, я недооценил особенности женской биохимии: в период овуляции гормоны у женщин доминируют над импульсами коры головного мозга. То был научный факт, и он объяснял моральную неустойчивость женского контингента в определенные календарные даты.
Я оглушительно выругался, витиевато, восьмиэтажно, чтоб достать до печенок всех оставшихся на борту девушек. От упоения матом мне в голову пришла мысль о необходимости создании системы контроля за швеями, некоего особенного отряда, если угодно, органа, индифферентного к плотским соблазнам. Этот бесчувственный аналитический орган выполнял бы функцию «пояса верности» у горячих, чувственных, думающих ниже пояса швей. Большая холодная голова и длинные, лишенные растительности, ноги — вот каким представлялся мне идеальный сотрудник нашей с Косбергом группы быстрого реагирования. К сожалению, два этих качества были несовместимы в реальной жизни.
Тем не менее, отряд всеобщего контроля за всем, что обычно исчезает из виду, скоро возникнет. Сформированный из наукоемких и лишенных прелестей бытовых сторон жизни альтруистов-профессионалов, отряд появится в канун группового захвата швеями олигархов. Непризнанные гении-одиночки, невостребованные умы, отличающиеся от тупого агрессивно-унылого большинства полной неспособностью извлекать коммерческую выгоду из своего дара. Этот отряд будет действовать незаметно и безошибочно и постепенно установит контроль над швеями, лицами других профессий и лицами, профессий не имеющих. За скрупулезность, въедливость, дотошность, не брезгливость он получит название «СКУНС», чем будет гордиться. Неприметные скромные люди без знаков отличий составят гвардию «Родины-6». Их прямым командиром буду я. Ввиду строгой секретности я и сам не всегда буду помнить об этом…
А теперь еще немного об исчезнувших швеях. Жизнь на улице не так прекрасна, как кажется на первый взгляд, поэтому многие девушки скоро вернулись. Первых беглянок мы приняли дружелюбно, и впоследствии они отхватили свой жирный куш. Объявившимся позже, когда захват олигархов произошел, и самые богатые из интересующих нас персон уже были окучены, пришлось унижаться до олигархов второго сорта.
Пришедшим с повинной ткачихам уже после формального возникновения «Родины-6» либо выявленным и пойманным группой «СКУНС», иждивения за счет толстосумов не предусматривалось. Из них, после санитарной и строевой обработки, формировались мужеподобные армейские подразделения «ВЫДРЫ» с уклоном в тяжелое садо-мазо. Облаченные в металл и кожу, вооруженные шокерами и резиновыми дубинками, «выдры» выполняли второстепенные вспомогательные функции, в основном нагоняли жути на всякого рода интеллигенцию при патрулировании улиц…
Дух Косберга вернулся в тело в канун Великой Октябрьской социалистической революции.
Был поздний вечер. Я пожелал будущим «выдрам» спокойной ночи и, как повелось, запер их на замок до утра. На полпути к своей каюте, той самой, где я отходил от пьянства и учился разбираться в чужих мозгах, я остановился. Мне почудились странные шорохи в торпедном отсеке, и, прихватив тяжелый разводной ключ для возможной самозащиты, я поспешил туда, на ходу соображая, кто бы это мог быть. Внешние люки задраены, значит, шуршать могли только свои. Швей я пересчитал дважды — они отпадали, значит, либо проснулся Косберг, либо завелась крыса.
Подняв над головой ключ, я ворвался в торпедный отсек. Я успел вовремя. Минута-другая, и всех нас было бы не спасти.
Источником шума являлся Косберг. Стоя спиной к двери, он зубилом и молотком пытался разгерметизировать торпедный аппарат, чтобы пустить внутрь «Родины» воду. Так поступали все капитаны, когда не хотели, чтобы лодка досталась врагу.
Я не был психологически готов бить каперанга, меня хватило только на крик:
— Что вы делаете, капитан?
— Витька, ты? Как хорошо, что ты здесь! — Косберг обернулся, в его глазах стоял глубинный неосознанный ужас, как у свежепойманной каракатицы. — Помоги мне!
— Нет! Мы все погибнем!
— Пусть. Может быть, нам поставят памятник!
— Не поставят, каперанг! Разве вам одному. А я не хочу умирать. И швеи.
Косберг с досадой взмахнул молотком:
— Дурак, будет гораздо печальней, если мы попадем к ним в лапы.
— К кому? К бандитам? К спецслужбам?
— Ха-ха-ха, — рассмеялся Косберг. — Неужели ты думаешь, что Косберг боится каких-то бандитов или гебушников? Ха-ха-ха-ха…
Когда приступ смеха прошел, лицо каперанга снова стало безумным:
— Виктор, эти чудовища, они пришли за мной из той океанской впадины!
— Не может быть, каперанг. Это не океан, это Карповка. В ее мутной воде не водится ничего, кроме говна.
— Нет, Виктор, нет. Все меняется. Я знал: придет время, и они достанут меня. Я чувствовал: все океаны, все реки, все грунтовые воды соединены между собой под землей. Посмотри за иллюминатор. Ты увидишь черную воду бездны и чудовищ в той черной воде. Посмотри!
— Не хочу никуда смотреть и не буду, — сказал я, с трудом удерживая себя от иррационального желания развернуться и убежать.
— Тогда я все сделаю сам, — Косберг снова взялся за инструмент.
— Нет, каперанг, нет! Подождите минуту, послушайте меня!
— Ну, что еще? — мой тон заставил его остановиться.
— Сядьте, пожалуйста!
Он тяжело опустился на лафет.
Я сел прямо на пол и, не сводя с него глаз, продолжил. Пытаясь успокоить Косберга, я старался говорить монотонно и ровно, акцентируясь на тоне, а не на смысле. Смысл же сказанного тогда дошел до меня много позже. И поразил в самое сердце. Ибо то, что я сказал, оказалось пророчеством от первого до последнего слова.