Семь столпов мудрости - Томас эдвард Лоуренс

Как раз после полудня меня хватил солнечный удар, или, вернее, я притворился, что он меня хватил, ибо смертельно устал от всего и перестал обо всем заботиться. Я заполз в какую-то впадину, где стояла мутная лужица грязной воды, и намочил в ней свое платье. Ко мне присоединился Насир, задыхающийся, как загнанное животное. Его губы потрескались и кровоточили. За ним стремительным шагом появился и старый Ауда. Глаза арабского вождя были налиты кровью и вытаращены, а на скулах играли желваки.

Он саркастически усмехнулся, увидав нас лежащими, растянулся в поисках прохлады под насыпью и грубо буркнул мне хриплым голосом:

– Ну а что с племенем ховейтат? Все болтают, а никто ничего не делает?

– В самом деле, – грубо кинул я в ответ, так как был сердит на весь мир и на самого себя, – они часто стреляют, но редко попадают в цель.

Ауда, позеленев и задрожав от ярости, сорвал с себя головную повязку и швырнул ее на землю подле меня. Затем он помчался, как помешанный, обратно на гору, сзывая своих людей громоподобным голосом.

Они сбежались к нему и через минуту рассеялись по склону горы. Я боялся, что дело приняло дурной оборот, и добрался до того места, где Ауда одиноко стоял на вершине горы, глядя на неприятеля. Но все, что он мне сказал, сводилось к нескольким словам:

– Садись на верблюда, если хочешь увидеть, как действуют старики.

Насир потребовал верблюдов, и мы сели в седло. Арабы промчались перед нами в неглубокую впадину, переходящую в низкую гряду. Мы знали, что находящаяся дальше гора спускалась удобными склонами к главной долине Аба-эль-Лиссана, несколько ниже источников. Все четыреста человек с верблюдами теснились здесь, недоступные для глаз врага. Мы подъехали и спросили у Шимта, что это означает и куда делись всадники с лошадьми.

Он указал через гряду на соседнюю долину и сказал: «Там, с Аудой», – и, когда он произносил эти слова, оттуда внезапным потоком хлынули крики и выстрелы.

Мы неистово погнали наших верблюдов к ребру скалы и увидали пятьдесят всадников, стрелявших и полным галопом мчавшихся на закусивших удила лошадях по последнему склону в главную долину. Двое или трое из них упали, но остальные неслись вперед с удивительной быстротой. Турецкая пехота, столпившаяся под отлогим утесом и приготовившаяся с ранними сумерками отчаянно пробиться к Маану, заколебалась и, наконец не устояв перед стремительным натиском Ауды, обратилась в бегство, смешавшись с его отрядом.

Насир визгливо крикнул мне окровавленным ртом: «Вперед!» – и мы как сумасшедшие погнали наших верблюдов через гору наперерез бегущему врагу. Склоны горы были не слишком отвесны, чтобы сделать невозможной езду по ним галопом, но достаточно круты, чтобы эта езда оказалась ужасной. Однако арабы сумели окружить врага, стреляя туркам в лоб. Яростное нападение Ауды с тыла вызвало в неприятеле ужас, благодаря чему они не заметили нас, пересекавших восточный склон горы. Таким образом, мы также застигли их врасплох, и атака с фланга на верблюдах, несущихся со скоростью около тридцати миль в час, оказалась для турок неожиданна.

Люди ховейтат были ожесточены избиением своих женщин, внезапно открывшим перед ними день тому назад новую и ужасную сторону способов ведения войны. Они взяли лишь сто шестьдесят пленников, многие из которых были ранены, а триста турок валялись в долинах мертвыми или умирающими.

Немного врагов избегнули той же участи, в их числе были артиллеристы и несколько верховых и офицеров с их проводниками из племени джази. Шейх Мухаммед эль-Дейлан гнался за ними на протяжении трех миль, посылая вдогонку проклятия. Распри Ауды со своими родичами никогда не затягивали в себя хитроумного Мухаммеда, проявлявшего дружбу ко всем людям своего племени, когда он оставался с ними наедине. Среди беглецов находился Даиф-Аллах, оказавший нам большую услугу сообщением о Королевском колодце в Джефере.

Покачиваясь, Ауда подошел к нам. Его глаза сверкали от упоения битвой, и он быстро бормотал бессвязные слова:

– Действуй, действуй, когда все говорят. Действуй. Пули! Абу-тайи…

Руками он придерживал свой разбитый вдребезги полевой бинокль, изодранную револьверную кобуру и кожаные ножны от сабли, изрезанные в клочья. Во время боя в него было сделано несколько залпов, один из которых убил под ним кобылу, но он остался невредим, хотя шесть пуль и пробили его одежду.

Позднее он рассказал мне под строгим секретом, что тринадцать лет тому назад он купил в качестве амулета Коран за сто двадцать фунтов и с тех пор ни разу не был ранен. В самом деле, смерть словно щадила его и, кружась вокруг, убивала его братьев, сыновей и последователей. Святая книга меж тем была напечатана в Глазго и стоила не более восемнадцати пенсов, но постоянная невредимость Ауды не позволяла смеяться над его суеверием.

Он свирепо радовался происшедшему сражению, главным образом потому, что пристыдил меня и показал, на что способно его племя. Мы потеряли лишь двух человек убитыми. Разумеется, жаль было терять каждого из наших людей, но момент являлся настолько важным и настолько насущна была необходимость господствовать над Мааном, чтобы заставить сдаться небольшие турецкие гарнизоны, преграждавшие нам доступ к морю, что я охотно согласился бы даже на гораздо большие потери, чем два человека. В подобных случаях смерть оправдывает себя.

Тем временем наши арабы уже ограбили турок, их обозы и лагерь, и вскоре после восхода луны Ауда заявил, что мы должны двинуться в путь. Мы рассердились. Дул влажный западный ветер, и после зноя и жгучих страданий минувшего дня его сырая прохлада едко бередила наши раны и ушибы. Нас охватила эйфория после победы и желание отдыха.

Но Ауда настаивал на выступлении. Отчасти его побуждало к тому суеверие: он боялся оставаться на месте, где многие недавно нашли смерть, отчасти – нежелание, чтобы люди других кланов ховейтат видели нас обессиленными и спящими. Некоторые являлись его кровными врагами, и они могли, ссылаясь на то, что во мраке приняли нас за турок, наудачу открыть по нам стрельбу. Итак, мы поднялись и двинулись вперед, подталкивая несчастных пленников.

Большинству пришлось идти пешком. Около двадцати верблюдов пало или находилось на последнем издыхании от ран, полученных в бою, а другие слишком ослабели, чтобы вынести двойной груз На остальных сели по двое: араб и турок. Но некоторые из турецких раненых находились в таком тяжелом состоянии, что не могли сами держаться в седле.

В конце концов нам пришлось оставить около двадцати раненых на густой траве возле ручья, где, по крайней мере, они не умерли бы от жажды, хотя было мало надежды на то, что они выживут.