Тонкий вкус съедаемых заживо. История лжи и подлости - Евгений Горбунов

– С Леванченко, думаю, ты нахимичил. А с Лаской что? Он работает?

– Уволен ваш Ласка. Сдулся.

– И что теперь? – у Дайнеко потекли слезы. – Что будет теперь?

– Вам надо готовиться к худшему…

– Ну в тебе же осталось хоть что-то человеческое! Посмотри, во что ты меня превратил! В аду вечно гореть будешь!!! В аду!!!

– Мне в ад из-за таких, как вы, не протолкнуться.

– Отпусти меня, просто отпусти. И мы навсегда забудем друг о друге. Обещаю.

– Вы слишком много раз нарушали свои обещания, добра не помнили, всех за скотов считали, людей живьем ели. Так что готовьтесь…

– Тварь, ттваарь… Свинья ты противная… – зарыдала Дайнеко.

Игнатьев вышел из подвала. Его всего пронзала дрожь. Что, ЧТО ДЕЛАТЬ? Он лег на раскладушку и во тьме смотрел в потолок. Внутренняя борьба становилась невыносимой. Он вдруг понял, что не сможет ее убить. Не сможет. Ни застрелить, ни задушить, никак. Это выше его сил. И где-то в глубине души красной, еле заметной искоркой вспыхнул вопрос: «А может, она права?» И что бы он делал на ее месте? А он именно на таком месте сейчас и был. И что будет дальше? А дальше он станет таким, как она. У него, как у руководителя, будут свои фавориты, свои подхалимы. И кто-то будет раздражать, на ком-то придется срывать зло, а кто-то пойдет на отдел кадров. И где же тогда справедливость? А может, ее нет, не было и никогда не будет. Что будет, если Дайнеко отпустить? Что?

– Алло, это приемный покой?

– Да.

– Перед входом к вам, на лавочке лежит женщина. Ей нужна срочная медицинская помощь. Заберите ее.

– Алло, алло, кто это?

– Повторяю еще раз. Спасайте человека. Перед входом на лавочке.

Саша нажал кнопку отбоя на дешевом телефоне. Без пятнадцати час ночи. Из окна машины через металлический решетчатый забор были хорошо видны вход в приемный покой городской больницы и лавка, на которой лежала завернутая в одеяло женщина. Минут пять никто не выходил. Он уже снова хотел звонить, но тут дверь открылась, и мужчина в куртке на белый халат, закурив, потрусил к лавочке. Что-то трогал, смотрел. Выбросив щелчком окурок, ушел. Минут через пять он вернулся с напарником и старой каталкой. Они неряшливо переложили женщину на каталку и повезли. Саша завел двигатель и поехал домой. Проезжая через огромный мост, выбросил в открытое окно телефон. Его обуревала целая гамма противоречивых чувств, но что сделано – то сделано. На душе стало легче.

А на следующий день началась весна. Было еще морозно, лежал снег, но само осознание того, что март отстукивал свои первые часы, поднимало настроение. Саша сидел в кабинете, и солнечный луч яркими искрами сверкал на гранях его серебряной ручки. Вдруг его охватило чувство одиночества и стыда. Огромного вселенского одиночества. Ведь у него есть жена и сын. И он им ни разу за столько времени не позвонил. К горлу подкатил ком. Зашел Качко с какими-то бумагами. Не в силах что-то сказать, Саша жестом попросил его выйти. Отдышавшись, он достал телефон и набрал номер жены. Пара длинных гудков сменилась короткими. Его вызов сбросили. Он набрал номер еще несколько раз. То же самое. Немного подумав, он набрал смс: «Я возвращаюсь. Люблю. Целую». Через некоторое время пришел ответ: «Ты забыл нас. Не приходи и не звони».

Саша целый день провел как на иголках. Был какой-то растерянный. Еще несколько раз набирал Таню. Молчание. Вечером, купив огромный букет, он приехал к дому, около которого не был более полугода. Сидел в машине и смотрел на темный проем подъезда. Через сорок минут увидел в темноте знакомые силуэты. Таня с Денисом шли домой. Он вышел из машины, от волнения забыв букет.

– Таня!

Саша попытался обнять ее, но она отпрянула. Денис прижался к маме.

– Я вернулся. Всё закончилось. Хочу забрать вас навсегда отсюда. Танины губы дрожали. По щеке скатилась слеза.

– Ты вернулся? А где же ты был столько времени? Когда уходил, толком ничего не объяснил. Звонки мои сбрасывал. Сам за столько времени ни разу не позвонил. Ты просто забыл о нас. Вычеркнул меня и сына из своей жизни. Тебе было наплевать, как мы тут живем. А теперь захотел приманить меня, как собачонку, чтоб потом опять пнуть ногой, – она еле сдерживала плач, – уходи…

– Я всё объясню, все расскажу…

– Не надо. Пожалуйста, уходи.

– Таня, у нас сын растет…

– Сын растет у меня. Он ждал тебя, спрашивал. Тосковал. А где был папа? Папе было не до сына…

– Перестань, я строил наше будущее.

– Строя будущее, ты разрушил всё – и прошлое, и настоящее.

Жена развернулась и пошла в подъезд. Лишь Денис на прощанье оглянулся. В его детских глазах блуждало непонимание.

Саша сел в машину. Через какое-то время поднялся на этаж и положил букет перед знакомой дверью.

На следующий день вечером он поехал к родителям. Они жили в старом четырехэтажном доме сталинской постройки. Купил бутылку хорошей текилы, колбасу, сыр дорогие конфеты маме. Но предвкушение радостной встречи сменилось молчанием за наспех накрытым столом.

– Забыл ты о нас, сынок, – сухо сказал обычно веселый отец, – не звонишь и не заезжаешь. Как будто в Америке живешь. У соседей дочь вот в Канаде, так она раз в неделю звонит. Волнуется. А мы в одном городе. Тебя больше года не видно и не слышно. И я, и мать звонили, так ты не отвечаешь. Тане звонили, были на дне рожденья у Дениса. Сказала, что ушел ты непонятно по какой причине. На работе нелады вроде как. И даже сына не поздравил с днем рождения. Некрасиво это.

– У меня была критическая ситуация. Я не мог бесконечно всем это объяснять. Сейчас тоже все непросто. Пришлось очень много сделать, чтобы переломить ситуацию к лучшему.

– На одну сестру надежда, – с грустью в глазах сказала мама, – она хоть не забывает. А ты со своей работой растерял всех. И семью, и друзей – всех. Сейчас всем тяжело и не легче, чем тебе. Но человеком надо оставаться, а не зверем, который один рыщет и никакого родства не помнит. Так-то.

Приехав от родителей домой, Саша напился. Один в огромном доме. Доме, который стал для него целью и символом. Цель достигнута. И что теперь? Не в силах перемалывать это в себе, он пил, пил из горла до тех пор, пока в глазах не заплясали звезды. И рвота. Рвота, превращающая человека в что-то беспомощное и жалкое с последующим провалом в отравленный алкоголем беспокойный сон.

Людмила Николаевна открыла глаза. Сквозь неряшливо окрашенное больничное окно на нее смотрело серое небо. Она в палате была одна. Как-то тянет руку в локте. Капельница. Застиранная ночная рубашка. Она не поверила и снова закрыла глаза. Это, наверное, сон. А может, она уже «там». Послышался скрип открываемой двери.

– Как вы себя чувствуете? – над ней наклонилась грузная женщина в белом халате.

– Где я? – шепотом спросила Дайнеко.

– Вы во 2-й больнице, вы слышите меня?

– Так это… я… – у Людмилы Николаевны потекли слезы.

– Успокойтесь. Воды хотите?

Не в силах говорить, Дайнеко закрыла глаза рукой. Слезы горошинами катились из глаз и падали на наволочку видавшей виды подушки. Произошло невозможное. Неужели он отпустил ее. Неужели…

Через какое-то время в палату зашли пожилой мужчина и восьмилетний мальчик. Тот мальчик, которого она хотела увидеть и обнять больше всего на свете. Тот мальчик, который снился ей каждую ночь.

– Я так ждал тебя, мама… мамочка. Мне сказали, что ты уже не придешь, но я ждал тебя…

И снова слезы…

А на следующий день мужчина, представившийся следователем, долго выискивая в ежедневнике чистую страницу, задал простой вопрос:

– Людмила Николаевна, кто и где незаконно удерживал вас все это время? Каковы мотивы вашего, так сказать, заключения?

Дайнеко молчала. Все пережитое сейчас выкристаллизовывалось в совершенно иную субстанцию, которую еще предстояло понять. Одно было ясно – ее пощадили. И перечеркнутая уже жизнь вновь засияла своими самыми яркими красками.

– Так что вы мне скажете? – следователя тяготил этот перемешанный со слезами и соплями допрос.

– Я не знаю, – тихо вымолвила Людмила Николаевна.

– В смысле, что значит «не знаю»?

– Так, не знаю… Я не видела их лиц и понятия не имею, где меня держали…

Через несколько дней уже вовсю муссировались слухи, что нашлась Дайнеко. Саша ждал. Ждал, что за ним придут. Он максимально попытался скрыть все улики. Экстренно и за большие деньги в подвале были сделаны перепланировка и ремонт. Каждый день до глубокой ночи Саша ходил по дому и высматривал, не остался ли где какой след, какая зацепка. Ожидание тянуло за издерганные нервы. Через две недели кто-то сказал, что Дайнеко уехала из города. Заявления в милицию от нее не поступало. Об этом сухо сообщил Игнатьеву капитан милиции Рафаил Хайзифутдинов. Саша понял, что надо готовиться к худшему, потому как никто никого просто так не отпустит. В дорогой кожаный портфель был положен старенький, весь исцарапанный пистолет ТТ. Было понятно, что в случае чего воспользоваться им было бы просто нереально, но сама мысль о пистолете и его успокаивающая тяжесть давали хоть какую-то иллюзию защиты. Иллюзию…