Черные пески - Инна Живетьева

Ушел ощетинившийся авангард, точно показал Иллар когтистую лапу. Встречают его пустые деревни – прячутся в лесах жители, уводя с собой живность. Могли бы не бояться: по королевскому приказу за грабеж и мародерство – казнь через повешение.

День пути оставался до Минвенда, когда наткнулись на сожженное поселение. Богатое село было, медовое, далеко от него встретились первые пасеки. Видно, не только в город товар возили, у себя тоже купцов принимали: ближе к тракту раскинулась базарная площадь. Наверняка, плясали на этой площади в свадьбы да гуляли в праздники. Вон столб, на который сапоги да связки баранок подвешивали и молодцам предлагали забраться. Сейчас у столба грудой лежали разбитые расписные кувшины, матово поблескивали черепки с золотыми пчелами.

– Ох, Матерь-заступница, – шептал Александер, глядя на черные остовы сараев, разобранные по угольку, по обуглившейся дощечке.

Все знали, какой пожар бушевал в деревне.

Вчера вечером остановились у перелеска. Еще не стемнело, но Эдвин не собирался появляться у Минвенда на ночь глядя. Странным выдался вечер, слишком спокойным после напряженного перехода. Темка пристроился у костра, а у него каждая жилка дрожала: быстрее, быстрее. Хоть беги. Напротив, через пламя, король. Отсветы плясали на его лице, высвечивали аксельбанты – золотые с серебром и бронзой. Эдвин тоже был странен в этот вечер: не гонял штабных, а просто сидел у костра. Никто не смел нарушить молчания, пока не вступил в освещенный круг капитан Георгий.

– Мой король, тут человек пришел, встречи с тобой просит.

– Так уж нужно? – спросил Эдвин, не глядя на капитана.

– Да, мой король.

– Что ж, зови.

Георгий качнулся в темноту и выудил из нее старика в плохоньком кафтане. Но, как ни ветха была его одежонка, на груди топорщила крылья вышитая пчела.

– Здравствуй, король Илларский, – старик низко поклонился. В голосе его не чувствовалось ни робости, ни заискивания.

– Здравствуй. Кто ты?

– А я и сам теперь не знаю, король. Был дедом Гнатом, жил бобылем в деревне Лаховейке. А сейчас так, не человек, а головешка потухшая.

– Говори все, Гнат, – поторопил капитан.

Старик мелко закивал седой головой.

– А то ж, скажу. Ваши тут проходили…

– Не наши, дед, не наши! – угрожающе поправил капитан.

– Да ты садись, Георгий. И ты, дед, садись, – сказал король.

Старик умостился на самом краю освещенного круга, прямо на земле, подвернув под себя кафтан. Капитан сел рядом с Темкой, тяжело положил на колени руки.

– Спасибо, король Илларский. Так вот, были тут… уж и не знаю, как сказать…

– Мы поняли, – в голосе капитана пророкотала далекая гроза.

– Ага. Так вот со всей Лаховейки они меня одного и оставили. Слово взяли, что дождусь я тут короля Илларского и обскажу ему все как было. Я вот и пришел. А слушать или нет – уж король решать будет.

– Сволочь! – Капитан плюнул в костер. – Специально разжигает.

– Георгий, пусть играют сбор князьям и свите.

– Мой король, стоит ли? – нерешительно возразил капитан. – Князь Крох того и желает.

– Играть сбор!

Молча слушали князья и офицеры рассказ деда Гната. Неискусен был старик, да Темка столько уже повидал, что вставало перед глазами пламя до небес, слышались выстрелы, и забивал ноздри вязкий запах.

…Чужеземцы пришли под утро, когда хозяйки только начинали ворочаться с боку на бок, поглядывая в окно: не пора ли палить лучину и идти к скотине. Крепко спали мужики перед новым днем. Досматривали сны дети. Собаки еще дремали в ожидании утренней похлебки, и кошки безбоязненно шмыгали по дворам, да, наверное, рыжий петух у старосты уже катал в горле дробное «ко-ко…», готовясь к выступлению.

Спала и медуница, единственная на всю деревню. Молодая, но даровитая: поля при ней родили богато, мед был – всем соседям на зависть. Мирно при ней жили, без особых ссор, разве что бабы какие сцепятся языками, ну так на то они и бабы.

Первыми пришельцев услышали собаки. Лаяли до хрипа, капала слюна с клыков на оттаявшую землю, врезался в горло ошейник – напрасно. Ломали двери, вытаскивали сонных, непонимающих. Босыми гнали по весенним лужам на базарную площадь. Дед Гнат поспешал со всеми, ловя губами влажный утренний воздух. Мало кто успел схватить что под руку попало – нож или полено, топор или косу. Кто успел – лег под пулями. Землю пахать, хлеб растить, мед делать густой и прозрачный умели, а вот воевать – нет.

Кричала на площади медуница:

– Оставьте их! Не троньте! Вам же я нужна! – На колени пред чужеземным князем встала, пачкая в грязи тонкую нижнюю сорочку, уронила в лужу золотые косы: – Пощадите! Меня берите, их-то за что?

Смрадной волной катились над площадью шуточки солдат. Кто-то дернул за ворот сорочки – лопнула тонкая ткань, соскользнула с плеч, открывая маленькую, не тронутую еще ребенком грудь. Медуница прикрылась скрещенными руками.

– Не троньте их! Милостью Матери-заступницы прошу!

Когда к столбу ее вязали, поднимали повыше, уже молчала. Только слезы текли. Многие плакали – по себе, по детям, по золотоволосой хранительнице. Сараи начали обкладывать хворостом, вот тогда уже заголосили в голос. Кто молился, кто проклинал. А рисковый Планк, сын Глашки-вдовы, кинулся на солдата, схватился за ружье. Сразу его и пристрелили.

Гната у самых дверей в сторону оттолкнули. К медунице поставили. Хотел старик ее участь облегчить, но смог лишь спрятать заледеневшие ступни в ладонях. Негоряча уже у Гната кровь, так хоть от ветра укрыл. Смотрели они оба, как занималось пламя – то медленным поступом, то кошачьим прыжком. Слышали, как кричали односельчане. Когда начали рушиться крыши, отстреливаясь искрами, поднял Гнат голову и увидел, что не золотом отливают у медуницы косы, а серебром.

Подошел князь:

– Старик, я тебя отпускаю, но с условием: встретишь илларские войска, все расскажешь как было. А приукрасишь, так я тем более не в обиде. Пошел прочь.

– Да как же я ее оставлю? – спросил Гнат, не выпуская из ладоней холодные ступни.

– Ну, твое дело. Можешь тут дожидаться, – равнодушно согласился князь. Небрежно поднял пистолет, выстрелил, почти не целясь. Гнат почувствовал, как дрогнули босые ноги. Выпустил: теперь уж точно не согреть.

Медуницу Гнат схоронил сам. На следующий день подошли соседи, помогли перебрать сгоревшие сараи. Что нашли, в одну могилу сложили. Звали Гната с собой, но тот остался на пепелище. Слово выполнить.

Темке казалось, он привык ко многому, но в ту ночь долго сидел у костра, подкармливая огонь веточками. Рвало душу, и уже не знал, кого ненавидит: князя Кроха или деда Гната. Понимал, что старик-то ни при чем, но шакалы бы его побрали с его рассказом. Впрочем, многие не ложились, не спали и король, и его адъютант.