Они появляются в полночь - Питер Хэйнинг

Женщина подошла к нему почти вплотную, но он повернулся к ней лицом к лицу, и она неожиданно отшатнулась. По отметил, что от его дыхания ее отнесло словно перышко. И нечего удивляться, решил он, принимая во внимание чесночную колбасу Пембертона; его это наблюдение расстроило. Как бы в подтверждение его мыслей женщина предложила ему вина — для того, видно, чтобы перебить чесночный аромат.

— Могу ли я предложить вам бокал канарского,[4] мистер По? — проявила она любезность и открыла перед ним боковую дверь в комнату, которая, когда он вошел, оказалась оклеенной бледно-голубыми обоями. Лунный свет, поглощенный и затем повторно отраженный в них, создавал какую-то искусственную, призрачную атмосферу. Именно этот странный свет По и заметил в окне. Женщина взяла с незастеленного стола бутылку и, налив вина в металлическую чарку, протянула ему.

По страстно хотелось выпить, но совсем недавно он дал больной жене торжественное и искреннее обещание не притрагиваться к спиртному, потребление которого так часто приводило к печальным результатам. Запекшимися от внезапно обуявшей его жажды губами он через силу выдавил:

— Премного благодарен, мадам, но моим принципом является воздержание.

— А-а, — понимающе улыбнулась она.

По обратил внимание на ее белоснежные зубы.

Затем она прибавила:

— Меня зовут Эльза Гаубер, жена Джона Гаубера. Тот вопрос, о котором вы хотели со мной поговорить, не вполне ясен и мне самой, ясно только, что все произошедшее — правда. Мой муж был похоронен на Истменском лютеранском кладбище…

— Простите, миссис Гаубер, но моя информация свидетельствует как раз об обратном — похоронена была женщина.

— Нет, похоронен был мой муж. Он тяжело болел. Тело его было холодным и бесчувственным. Лечащий врач, доктор Мичем, констатировал смерть. Я похоронила мужа под мраморным обелиском в фамильном склепе.

Она говорила усталым, но твердым голосом.

— Это случилось вскоре после Нового года. На день святого Валентина, придя на его могилу с цветами, я услышала, как он шевелится и бьется под плитой. Я потребовала вскрыть могилу. И теперь он живет… если так можно выразиться.

— Он жив? — переспросил По. — Он в этом доме?

— А вам бы хотелось взглянуть на него? Переговорить с ним?

Сердце По стучало как взбесившийся паровой молот, спина похолодела. Такое ощущение всегда доставляло ему своеобразное удовлетворение.

— С превеликим удовольствием, — заверил он женщину, и та пошла к другой двери, которая вела внутрь дома.

Открывая ее, она замерла на пороге, как бы собирая всю свою волю как перед прыжком в холодную воду. Затем стала спускаться вниз по ступенькам.

По спускался вслед за ней и подсознательно, как-то автоматически прикрыл за собой дверь.

Сразу наступила полная тьма, непроглядная — как в тюрьме, как в могиле, — да, именно, как в могиле. Эльза Гаубер приглушенно вскрикнула:

— Нет… лунный свет… впустите его. — И вдруг тяжело и обессиленно упала, скатываясь по ступенькам.

Испугавшись, По быстро спустился к ней, рискуя в любую минуту свернуть себе шею. Она лежала внизу, привалившись к нижней двери, врезанной в деревянную панель. Он тронул ее — тело было холодным и уже окоченевшим, без малейших признаков жизни. Своей маленькой, худой рукой он, пошарив лихорадочно по двери, отыскал ручку и распахнул нижнюю дверь. Через проем заструился тот же странный лунный свет. Он нагнулся, чтобы оттащить женщину поближе к свету.

В то же мгновение она глубоко вздохнула, подняла голову и привстала.

— Как глупо с моей стороны, — хрипло извинилась она.

— Это я виноват, — оправдывался По. — Ваши нервы, истощенные силы, подорванное здоровье — и вот результат. Неожиданная темнота, узкое, тесное помещение — все это плохо повлияло на вас. — Он пошарил в кармане в поисках спичек. — Если не возражаете, я зажгу свет.

Она протянула руку вперед запрещающим жестом:

— Нет-нет. Достаточно лунного света.

Она подошла к продолговатому окошку в стене и ухватилась за подоконник руками, такими же худыми, как у По, но только с длинными, неопрятными ногтями, подставив лицо лунному свету и купаясь в его волнах: лицо ее становилось все спокойнее. Грудь вздымалась почти что сладострастно.

— Я вполне пришла в себя, — сказала она. — За меня не беспокойтесь. И, прошу вас, сэр, пожалуйста, не стойте так близко.

Он вспомнил о запахе чесночной колбасы и, полный раскаяния, отошел подальше. Вот ведь какая чувствительная на запахи дама оказалась эта Эльза Гаубер! Что твои — как их там? — да кто же, черт возьми, еще такой восприимчивый? Кого-то ведь даже отгоняют запахом чеснока? По не мог припомнить, а тем временем, оглядываясь по сторонам, примечал, что они находились в полуподвальном помещении, с каменными стенами и земляным полом. В одном углу с потолка капала вода, собираясь на полу в грязную лужу. Неподалеку от этой лужи в стене виднелась закрытая на щеколду, сколоченная из толстых досок, расположенных крест-накрест, дверь в подвал. В общем-то и на дверь она была не слишком похожа. Быть может, это ставня на окне? Но кто же будет делать окно столь близко к земле? Сырой землей в этом полуподвале пахло так сильно, да и воздух был здесь настолько спертый, будто помещение не проветривали не один десяток лет.

— И ваш муж находится здесь? — с невольным удивлением осведомился По.

— Да, — она кивнула в ответ и прошла именно к той странной дверце, открыла щеколду и распахнула ее.

Взору По открылся зияющий чернотой проем, и из него слышалось слабое бормотание. По подошел поближе и, напрягая зрение, вгляделся: в этой конуре из камня-плитняка стояла кровать, на которой лежал мужчина, почти полностью обнаженный. Кожа его была цвета слоновой кости, и только глаза, когда он их открыл, выдавали в нем жизнь, еще теплящуюся в теле. Он уставился на Эльзу Гаубер, потом перевел взгляд на По, задержался на нем, но не выказал удивления.

— Уходи прочь, — еле слышно пробормотал он.

— Сэр, — обратился к нему По официальным тоном, — я пришел сюда, чтобы узнать, каким образом вам удалось возвратиться к жизни из самой могилы…

— Это ложь! — прервал его тираду человек, лежавший на убогом ложе. Он с трудом повернулся на бок и, напрягая силы, сел. В слабом освещении лунного света было отчетливо видно, насколько он худ и изможден. Глаза его ввалились, тонкие губы едва прикрывали зубы — то был оскал черепа.

— Ложь, говорю я! — закричал он с неожиданной для такого живого скелета силой, быть может, вкладывая в этот крик последнюю свою жизненную энергию. — Это ложь, которую распространяет это чудовище… она… не жена мне…