Всадник без головы - Томас Рид

Вдруг без всякого стука открылась дверь, и на пороге появилась неопрятная фигура – женщина или мужчина, трудно было сразу сказать; в жилистой руке она держала плетеную корзинку.

– Ты что, Гертруда? – спросил Фелим, который, по-видимому, уже знал, что перед ним служанка.

– Джентльмен передал это, – ответила она, протягивая корзинку.

– Какой джентльмен, Гертруда?

– Не знаю его. Я никогда раньше его не видела.

– Передал джентльмен? Кто же это может быть? Фелим, посмотри, что там.

Фелим открыл корзинку; в ней было много всякой всячины: несколько бутылок вина и прохладительных напитков, уложенных среди всевозможных сладостей и деликатесов – изделий кондитера и повара. Не было ни письма, ни даже записочки, однако изящная упаковка не оставляла сомнений, что посылка приготовлена женской рукой.

Морис перебрал и пересмотрел все содержимое корзинки – по мнению Фелима, чтобы определить, во что все это обошлось. Но на самом деле мустангер думал совсем о другом – он искал записку.

Но в корзинке не оказалось ни клочка бумаги, ни даже визитной карточки. Щедрость этого подарка, который, надо сказать, был очень кстати, не оставлял сомнений, что его прислал богатый человек. Но кто же это мог быть?

Когда Морис задавал себе этот вопрос, в его воображении вставал прекрасный образ, и мустангер невольно связывал его с неизвестным благодетелем. Неужели это была Луиза Пойндекстер?

Несмотря на некоторую неправдоподобность, он все же хотел верить, что это так, и, пока он верил, сердце его трепетало от счастья.

Однако чем больше он думал, тем больше сомневался, и от его уверенности осталась лишь неопределенная, призрачная надежда.

– "Джентльмен передал", – повторил Фелим, не то разговаривая сам с собой, не то обращаясь к хозяину. -Гертруда сказала, что это джентльмен. Видно, добрый джентльмен. Но только кто?

– Не имею ни малейшего представления, Фелим. Может быть, кто-то из офицеров форта? Хотя сомневаюсь чтобы кто-нибудь из них мог проявить ко мне такое внимание.

– Само собой разумеется, это не они. Офицеры и вообще мужчины тут ни при чем.

– Почему ты так думаешь?

– Почему я так думаю? Ох, мастер Морис, вам ли это спрашивать? Ведь это дело женских пальчиков. Ей-ей! Гляньте-ка, до чего аккуратно завернуто. Никогда мужчине так не сделать. Да-да, это женщина и, смею вас уверить, настоящая леди.

– Глупости, Фелим! Я не знаю ни одной леди, которая могла бы проявить ко мне такое участие.

– Не знаете? Вот уж неправда, мастер Морис! А я знаю. И если бы она не позаботилась о вас, то это было бы черной неблагодарностью. Разве вы не спасли ей жизнь?

– О ком ты говоришь?

– Как будто вы сами не догадываетесь, сударь! Я говорю о той красотке, что была у нас в хижине: прискакала на крупчатом, которого вы ей подарили и даже гроша ломаного за него не взяли. Если это не ее подарок, то Фелим О'Нил самый большой дурень во всем Баллибаллахе!.. Ах, мастер Морис, заговорил я о родных краях, и вспомнились мне те, кто там живет… А что бы сказала голубоглазая красотка, если бы только узнала, в какой опасности вы находитесь?

– Опасность? Да все уже прошло. Доктор сказал, что через недельку можно будет выходить. Не тужи, дружище!

– Нет, я не про то. Не об этой опасности я говорил. Сами знаете, о чем я думаю. Нет ли у вас сердечной раны, мастер Морис? Иной раз прекрасные глаза ранят куда больнее, чем свинцовая пуля. Может, кто-нибудь ранен вашими глазами, потому и прислал все это?

– Ты ошибаешься, Фелим. Наверно, корзину прислал кто-нибудь из форта. Но, кто бы это ни был, я не вижу причин, почему мы должны церемониться с ее содержимым. Давай-ка попробуем.

Больной получил очень большое удовольствие, лакомясь деликатесами из корзинки, но мысли его были еще приятнее – он мечтал о той, чья забота была ему так дорога.

Неужели этот великолепный подарок сделала молодая креолка – кузина и, как говорили, невеста его злейшего врага?

Это казалось ему маловероятным. Но если не она, то кто же?

Мустангер отдал бы лошадь, целый табун лошадей, лишь бы подтвердилось, что щедрый подарок прислан Луизой Пойндекстер.

Прошло два дня, а тайна оставалась нераскрытой.

Вскоре больного опять порадовали подарком. Прибыла такая же корзинка с новыми бутылками и свежими лакомствами.

Они опять начали расспрашивать служанку, но результаты были те же: «Джентльмен привез, незнакомый джентльмен, тот же самый, что и тогда». Она могла только добавить, что он был «очень черный», что на нем была блестящая шляпа и что он подъехал к гостинице верхом на муле.

Казалось, Морис не был доволен этим описанием неизвестного доброжелателя; но никому, даже Фелиму, не поверил он своих мыслей.

Два дня спустя после того, как была получена третья корзинка, доставленная тем же джентльменом в блестящей шляпе, Морису пришлось забыть свои мечты. Это нельзя было объяснить содержимым корзинки, которое ничем не отличалось от прежних. Дело скорее было в письме, привязанном лентой к ее ручке.

– Это всего лишь Исидора, – пробормотал Морис, взглянув на подпись.

Потом, равнодушно развернув листок, стал читать написанное по-испански письмо. Вот оно – в точном переводе.

"Дорогой сеньор!

В течение недели я гостила у дяди Сильвио. До меня дошли слухи о вашем ранении, а также о том, что вас плохо обслуживают в гостинице. Примите, пожалуйста, этот маленький подарок, как память о той большой услуге, которую вы мне оказали. Я пишу уже в седле. Через минуту я уезжаю на Рио-Гранде.

Мой благодетель, спаситель моей жизни… больше того -моей чести! До свидания, до свидания!

Исидора Коварубио де Лос-Льянос".

– Спасибо, спасибо, милая Исидора! – прошептал мустангер, складывая письмо и небрежно бросая его на одеяло. -Всегда признательная, внимательная, добрая! Не будь Луизы Пойндекстер, может быть, я полюбил бы тебя!

Глава XXIII. КЛЯТВА МЕСТИ

Томившийся в своей комнате Колхаун, наверно, позавидовал бы такому вниманию. Несмотря на то, что он лежал дома и был окружен роскошью, он не мог утешать себя мыслью, что есть кто-то на свете, кто привязан к нему. Черствый эгоист, он не верил в дружбу – и у него не было друзей; прикованный к постели, мучимый страхом, что его раны могут оказаться смертельными, он терзался сознанием, что всем совершенно безразлично, останется ли он жив или умрет.

Если к нему и проявляли какое-то внимание, то только в силу родственных обязанностей. Иначе и не могло быть. Его поведение в отношении двоюродной сестры и двоюродного брата вряд ли могло вызвать их привязанность. Его дядя, гордый Вудли Пойндекстер, испытывал к нему отвращение, смешанное со страхом.