Письма, телеграммы, надписи 1907-1926 - Максим Горький
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Получил новогодний номер «К[иевской] м[ысли]» и подумал: «А ведь десять лет тому назад и в столице такой номер не дали бы».
Очень меня интересует и весьма утешает провинциальная пресса — она значительно ярче и объективнее столичной отражает духовный рост страны.
А затем позвольте обратиться к Вам с просьбой о помощи в деле, кое считаю добрым.
Суть такова: в февральской книге «Современного мира» пойдет моя заметка «О писателях-самоучках», я прошу—нельзя ли, опираясь на факты, указанные в этой заметке, и многое аналогичное, что известно и Вам, — например — Ф. Поступаев и прочие фигуры, подобные ему, — нельзя ли, говорю, поднять вопрос о необходимости организации в России «Общества для помощи писателям-самоучкам» Имею в виду помощь, главным образом, моральную.
Так вот, не напишете ли Вы, Ho[mun]c[ulus] или Войтоловский пару заметочек по сему поводу, когда статья будет напечатана? А то так: Вы — в «Современ[ном] мире», а кто-нибудь из товарищей Ваших — в «Киевской мысли».
Дорогой Александр Александрович! Я корплю над этим делом более десяти лет, и — поверьте — на моих глазах погасло много светлых душ, которые обещали разгореться очень ярко и красиво. И погасли они лишь потому, что во-время никто не помог, не поддержал. В бедной нашей стране надо беречь людей — не правда ли? Побережемте. Да и хороши люди, стоят больших забот.
Я верю также, что, попади Дрожжин в юности в хорошие любовные руки, из него вышло бы не то, что видим ныне. И все эти московские самоучки кружка Травина и других кружков тоже могли бы быть воспитаны и научены многому доброму, раньше чем превратиться в зазнаек и самохвалов.
И — маленькая просьба личного характера — если будете что-либо писать, не упоминайте обо мне как о лице, пропагандирующем учреждение Общества. Высовываться в этом деле мне неловко, да и боюсь, что имя мое только помехой будет.
522
В. И. АНУЧИНУ
3 [16] марта 1911, Капри.
Уважаемый Василий Иванович!
Получил обе книги. И Ваши «Сказания» и пьесу Измайлова. Благодарю за неослабное внимание. Два-три рассказа и очерки Измайлова я читал — кошмарное впечатление. Правда, — жизнь наших несчастных рабочих сплошной кошмар, но у Измайлова получается так тоскливо, так нудно, ни малейшего просвета, нет даже вспышек гнева. Так нельзя! Несомненно, он хорошо знает быт рабочих, но его рассказы будут интересны в будущем, когда рабочие займут иное положение, — что-то вроде мемуаров, назидательных для потомства. Его несчастие в том, что он бытовик и, судя по пьесе, — неисправимый.
Ваши сказания нужно было снабдить многими иллюстрациями и вообще превратить в нарядную книгу для юношества. Все-таки какие изумрудины в восточном фольклоре! И как жаль (в тысячный раз!), что наши писатели не хотят учиться у народа.
В дни реакции спрос не на фольклор, а на порнографию, — это правильно, но чей спрос? И кому служат писатели-огарки? Вы в одном из писем очень зло, но верно определили «испражнения писательского мозга». Для чьего же услаждения они испражняются? Конечно, не для творцов жизни.
Что следует прочитать о шинтоизме у японцев? И еще, если не трудно, парочку слов о социально-мессианских ожиданиях у народов Азии. У Потанина очень скупо сказано. Вы указывали мне на статью Полевого в «Московском телеграфе» о языке писателей и об излишнем изобилии у нас гениев, но Ваше письмо затерялось, и я не знаю, где это найти, а очень нужно. Извините, что затрудняю еще раз.
О какой сибирской поэме Ершова говорит Потанин?
Ну, довольно. Жму руку.
А. Пешков
Р. S. Уайльда о лжи и о критиках я тоже прочитал. По-моему, парень просто бузит, чтоб растрясти своих сонных энглишменов.
16/III-1911
523
К. А. ТРЕНЕВУ
Март, не ранее 4 [17], 1911, Капри.
Константин Андреевич,
пьеса Ваша кажется мне вещью талантливой и умной, но разрешите указать Вам на один ее недостаток, весьма существенный, как полагаю.
Герои Ваши иногда разговаривают сами с собою, — прием старый, неправдивый, от него уже отказались драматурги, что и было необходимо. После Ибсена и Чехова — неловко прибегать к этому приему.
На стр. 27 Вы, думается мне, ненужно огрубили сцену Алеши — Олимпиады излишними повторениями слов «скот», «скотство», — не надо бы этого! В театре это прозвучит тяжело и вульгарно.
Пьеса на всем протяжении нуждается в ремарках, — обратите внимание на это, иначе режиссеры исказят Вас.
Мне хотелось бы послать пьесу К. С. Станиславскому, — будучи недавно у меня, он очень тосковал по живой пьесе, — и я просил бы Вас прислать два экземпляра рукописи.
Вам просит передать привет В. С. Миролюбов, живущий здесь. Если захотите писать ему — адрес на меня.
Извините за советы, не прошенные Вами.
Искреннейше желаю всего доброго.
А рассказы не пишете больше?
А. Пешков
524
К. С. СТАНИСЛАВСКОМУ
Март, до 14 [27], 1911, Капри.
Вот, дорогой Константин Сергеевич, посылаю Вам обещанный рисунок — сцены пьяного; мне хотелось только сообщить Вам мою мысль, и, само собою разумеется, — за Вами право изменять эту сценку, как Вам будет угодно.
Кажется — вышло скучно, но — я не понимаю пьянство иначе, как болезнь или как результат некоего душевного надрыва. В данном случае — взял последнее.
Боялся впасть в шарж и, видимо, наклонился в сторону скучного. Но, повторяю, посмотрите на это как на схему.
Очень я рад, что видел Вас, и очень благодарен за то, что Вы познакомили меня с работой Вашей неугомонной, красивой мысли. Всей душой желаю Вам здоровья и бодрости, глубоко веря в плодотворность превосходных Ваших начинаний.
Уехали Вы — а погода, как на зло, установилась чудеснейшая; цветами пахнет, морем, и — по ночам — ласковая луна. Удивительно тихая и милая весна в этом году!
Будьте здоровы и кланяйтесь близким от нас, островитян.
А. Пешков
525
М. М. КОЦЮБИНСКОМУ
18 [31] марта 1911, Капри.
Михаил Михайлович, дорогой мой, Вы — не правы!
Первый том вызвал ряд рецензий, и, на мой взгляд, довольно интересных. Даже «Речь», вообще относясь к «Знанию» немилостиво, почтила Вашу книгу и добрым и не глупым отзывом. Был отзыв в «Совр[еменном] мире» и
