Разрушенный дом. Моя юность при Гитлере - Хорст Крюгер

Теперь во мне проснулся совершенно новый интерес. Я снова здесь, снова чувствую себя живым. Я бы хотел посмотреть на них, понаблюдать за ними, узнать их. Должно же быть хоть какое-то отличие. Каким-то образом они должны быть угнетенными, обособленными, одинокими. Нельзя же с грузом Освенцима на плечах разгуливать тут, словно во время антракта в театре. И я осторожно приближаюсь к большой скучной группе, сидящей у стены. Там сидят пять дородных добродушных господ, массивных и пухлых, пьют кока-колу и лимонад «Синалко», курят сигареты и ведут друг с другом беседы. Господа в перерыве заседания совета директоров. Двое из них, похоже, с трудом могут ходить: у них в руках черные прогулочные трости с резиновыми основаниями. Они, должно быть, через многое прошли. У самого старшего из них, в безупречном темно-синем костюме, красноватое лицо, белые как лунь волосы, и мой коллега говорит:

– Это Мулка, Роберт Мулка, подполковник войск СС и адъютант коменданта лагеря Хёсса. Сейчас специалист по внешней торговле в Гамбурге. Он живет здесь в отеле «Франкфуртер Хоф» и в свободные от слушания дни быстро едет в Гамбург на трансъевропейском экспрессе, чтобы приглядеть за своими предприятиями. Обвинение, среди прочего, вменяет ему в вину установку и обслуживание устройств подачи газа и предоставление необходимого для умерщвления газом вещества «Циклон Б». Содействие при отборе на площадке, содействие при транспортировке выбранных для умерщвления газом лиц в газовые камеры на грузовиках.

А я стою тут, потеряв дар речи, украдкой поглядываю на них и снова отвожу взгляд: не хочу казаться назойливым, не хочу пялиться на эту группу, как на диковинных диких зверей в зоопарке, я в шоке от того, что убийцы выглядят такими безобидными, дружелюбными и почти родными. Но затем я осознаю, что эти добродушные господа ведь не обычные убийцы, не преступники, действовавшие в состоянии аффекта, убившие кого-то из жалости, страсти или отчаяния. Это ведь все человеческое. Такое бывает. Но это современные, доселе неизвестные убийцы, руководители и вершители массовых убийств, бухгалтеры, нажимающие на кнопки и писцы механизма: техники без ненависти и каких-либо эмоций, маленькие деятели из большого рейха Эйхмана – убийцы за письменным столом. Здесь наблюдается новый стиль преступлений: смерть как управленческий акт. Эти убийцы – приятные и корректные госслужащие.

Зал снова начинает медленно заполняться. Полицейские на входе подали публике в фойе тайный знак, и люди, только что болтавшие друг с другом и курившие, как на вечеринке во время книжной ярмарки, снова делятся, снова берут на себя свои роли, внезапно превращаются в отдельные группы, принадлежат каждый к своей стороне, продолжают играть отведенные им законом роли. В юристах всегда есть что-то от актеров.

Внезапно я теперь понимаю порядок размещения в зале. Обвиняемые сидят прямо передо мной: четыре ряда по шесть сидений до самого места судей. Восемь арестантов заходят через боковой вход справа в сопровождении двух полицейских в синей форме. Один из арестантов, порочно улыбаясь, как раз склонился к своему адвокату и какое-то время беседует с ним.

Четырнадцать свободных обвиняемых тоже заняли свои места, рядом с каждым сидят справа два адвоката, раскладывающие на столах толстые желтые папки-регистраторы. На них написано черными печатными буквами: «Номер дела 4 циркуляр 2/63», а рядом в скобках «Комплекс Освенцим». На меня производит странное впечатление то, что я снова вижу подобный шифр на обложках документов. А в скобках еще и слово «комплекс».

Кое-что в зале теперь стало мне понятнее. Господин прямо передо мной, которому я до этого уже как-то слегка постучал пальцем по спине, чтобы спросить его про обвиняемых, – это Шлаге, Бруно Шлаге, обвиняемый № 8, завхоз и каменщик. У него простое, несколько примитивное лицо, редкие волосы, подстриженные ежиком, раздраженные черты лица немецкой мелкой сошки. Обвинение вменяет ему в вину соучастие в так называемых разгрузках бункера, то есть выведение заключенных из клеток на расстрел к так называемой черной стене. «Подсудимый был задействован в этих расстрелах». Прямо перед ним сидит интересный, интеллигентный на вид человек. Зовут его Брайтвизер, он был юристом и советником по вопросам юстиции, в 1940 году был направлен в Освенцим. Он обвиняемый номер тринадцать. Он кажется таким приятным и спокойным, что я, не задумываясь, пригласил бы его на работу с непосредственным обращением с денежными и товарными ценностями. «Обвинение вменяет ему в вину то, что начиная с октября 1941 года, с первого умерщвления газом людей, отведенных в подвал блока 2, он вводил в подвальные помещения ядовитый газ «Циклон Б», посредством чего было убито около 850 советских военнопленных и около 220 заключенных из лазаретного корпуса». Добрая тысяча убитых – в данном процессе это, так сказать, пограничная величина, и, вероятно, обвиняемый думает: это ведь были всего лишь русские, не евреи – не так ли? Его нынешняя профессия – бухгалтер.

Я листаю печатные материалы, которые мне мой гамбургский коллега сунул в руки, и, поскольку суд еще не начался, я быстро пробегаю глазами информацию об обвиняемом Богере: Вильгельм Богер, родился в Штутгарте в 1906 году. Он сидит впереди, обвиняемый номер три, делопроизводственный служащий, тоже бухгалтер. Что это значит, думаю я? Неужели все члены СС были сплошными бухгалтерами? Я всегда думал, что это были герои, рыцари, немецкие мужи. Пробегаю глазами информацию о выборках, отборах, умерщвлениях газом, расстрелах и «черной стене». Это все деликты, коим нет числа, массовые убийства, невообразимые и анонимные. По сути, мало что говорится о случае Богера, но затем я читаю: «Наряду с этим Богер в ответе за многочисленные индивидуальные действия. Ему, среди прочего, вменяется в вину то, что он убил заключенную секретаршу Тофлер в блоке 2 двумя пистолетными выстрелами; на кухне для заключенных держал под водой 60-летнего священника, пока тот не захлебнулся; расстрелял из пистолета с расстояния около трех метров польскую супружескую пару с тремя детьми; затоптал до смерти польского генерала Длугишевски, исхудавшего до состояния скелета; осенью 1944 года, после подавления мятежа отряда особого назначения, у крематория убил пистолетными выстрелами в затылок около 100 заключенных, которым было приказано лечь на землю». И я листаю дальше и в заключение читаю: «Не регистрируя место проживания в полиции, после войны Богер многие годы пребывал в окрестностях Крайльсхайма, где работал в сельском хозяйстве. Позже он вел деятельность в Штутгарте в качестве делопроизводственного служащего».

И я думаю: итак, он тоже был послушным, ответственным бухгалтером, какие нужны в Штутгарте, человек, на которого можно положиться, человек, который снова приспособился, снова мог спать и наверняка снова завел приятелей, друзей и семью – убитые не беспокоили