Девочка в красном пальто - Кейт Хэмер

– Я знаю, что так думать плохо. Но я так думаю, иногда.

– Я считаю, что мы не должны обвинять себя, Бет, за свои мысли или за свои поступки. Никто ничего не знает. Никто. А тот, кто утверждает обратное, просто лжет.

– Иногда я думаю, что причина в моей рассеянности.

– В рассеянности?

– Да. Из-за ревности. Это моя вина. Я ревновала тебя. Поэтому все время думала о прошлом. Вместо того чтобы думать о настоящем. Быть внимательной. Тогда ничего бы не случилось. Да еще это чувство, что мне суждено ее потерять. Все это кирпичики, понимаешь, из них и сложилось событие. Один на другой, один на другой, и вот… – Я и сама слышала, что мой голос звучал надрывно, истерически.

– Бет, ты не виновата.

– Раньше ты сказал, что виновата.

– Я же объяснял тебе, что был сам не свой, ничего не соображал.

Вдруг на меня накатывает приступ вроде того, который заставил броситься в море, я хватаю в руку камень и бью изо всех сил по другой руке, по среднему пальцу, который лежит на плоской гальке. Пол даже не шевельнулся, чтобы остановить меня. Я понимаю, что сделала, только когда мой палец начинает напоминать синюю сливу. Я швыряю камень подальше.

– Черт подери, Бет. – Он придвигается, обнимает меня. – Ничего. Я понимаю, почему ты это сделала. Больно? Очень?

Инстинктивно я тяну палец в рот, чтобы успокоить боль.

– Дай-ка я посмотрю. – Он берет мою руку и нежно обследует ее. – Нет, перелома нет.

Я прячу руку под пальто. Он снова обнимает меня, и мы вместе смотрим на море.

– Я думаю о ней все время, каждую минуту. Я пытаюсь найти ответ. Я… – Он делает паузу. – Тебе никогда не казалось, что Кармел была, как бы это сказать, несколько необычным ребенком?

– Допустим. Я даже говорила тебе, кажется. А тебе казалось?

– Разумеется. Иногда это беспокоило меня. Я бы хотел, чтобы она стала более приспособленной к жизни. Я даже думал, знаешь, что она немного похожа, ну, на детей с синдромом Аспергера, ты знаешь. Она была такой умной, а с другой стороны, в чем-то не очень.

– Может быть, она в каких-то проявлениях была необычной. Но не думаю, что у нее синдром Аспергера.

– Тогда что?

– Не знаю.

– Иногда я думаю…

– Что?

– А вдруг эта ее необычность как-то связана с ее исчезновением? Но как?

Я снова качаю головой:

– Не знаю, Пол. Я больше ничего не знаю, у меня уже не осталось ни мыслей, ни догадок.

– Люси хочет помочь. Она многое осознает, но есть вещи, которые только мы с тобой можем понять.

– Ей, наверное, нелегко.

– Да. Она хотела детей, но теперь, знаешь…

– Ей, наверное, приходится очень нелегко, – снова повторяю я.

Мы посидели еще немного, и тут я сообразила, что за все годы нашей совместной жизни у нас не было такого откровенного разговора. Потом он помог мне встать и усадил меня в свою машину, а мою одежду и один ботинок положил в багажник.

– Я отвезу тебя. Твою машину заберем потом.

Люси встречала нас в дверях своего домика, пока Пол вел меня по узкой дорожке. Даже если она ужаснулась, увидев меня босиком, в пальто Пола, с мокрыми и растрепанными волосами, то не подала виду.

– Ей нужно принять горячую ванну, – сказал Пол.

– Ни в коем случае, – возразила Люси. – Это худшее, что может быть. Я сделаю прохладную, и мы будем медленно погружаться в нее. Горячая вода – слишком большой стресс для организма.

– Люси работает сиделкой в больнице, – пояснил Пол.

– Вот как, – удивилась я.

Этого я не знала. Фактически я ничего о ней не знала, за исключением того, что я ненавидела ее когда-то, в туманном прошлом, которое больше не имело значения. Я осознала, что стою на том же кремовом ковре, на котором когда-то отпечатались следы моих ботинок. На этот раз были перепачканы песком и землей мои босые ноги.

– Простите, Люси, – произнесла я.

Но ее уже не было в комнате, а из ванной доносился шум льющейся воды.

Что это такое, как это назвать? Когда случается беда и приходят женщины с пирогами и бинтами, с чаем и ласковыми руками. Эта сопричастность, которая возникает у колыбели в родильной палате или при положении в гроб. Женщины собирают осколки после трагедии и пытаются собрать жизнь заново, придать ей какой-то образ, как я пыталась заново собрать Кармел. Пусть новый образ будет неказистый, не такой ладный, как прежде, но, по крайней мере, это будет что-то целое. Мелкие дела, которые я совершала, повторяя, как заклинание: подмести, помыться, прибраться, поесть, заправить кровать, одеться, спрятать рану. Люси снимает с меня пальто и ведет в ванную. Я знала, что вода холодная, да и пар не поднимался над ней, но все равно она обожгла мне кожу.

– Сейчас мы помоем голову, – сказала Люси.

Она включила душ и начала поливать мне волосы. На дно ванны вместе со струями воды хлынул песок и плюхнулась крошечная улитка. Люси нанесла мне на волосы шампунь, подняла улитку и посадила ее на кафель, к которому та быстро приклеилась, как жвачка.

– Люси, вы такая добрая. – Я заплакала.

– Вот так, вот так, – приговаривала она, ее проворные пальцы выбирали мелкие камушки из моих волос.

Пол хлопотал на кухне, в ванную не заходил.

– Я приготовлю нам чего-нибудь горячего выпить! – крикнул он.

Крошечные одежки Люси были мне малы, она дала мне вещи Пола – брюки-чиносы и флисовую куртку. Я прижалась лицом к мягкому рукаву и снова ощутила этот химически-цветочный запах кондиционера.

Потом я лежала на кожаном диване, а они сидели по обе стороны от меня.

– Пол. – Мне необходимо было задать ему этот вопрос. – Как тебе кажется, она жива?

– Да. – Он произнес это так решительно, что даже брызнул чаем на колени.

Его уверенность поразила меня:

– Откуда ты знаешь?

– Нутром чую, Бет. А ты разве нет?

«Нет», – хотела ответить я. Все, что я чувствую, – огромная, бездонная, зияющая тайна. Разверстая воронка, в которой разноцветным вихрем кружатся мелки, красные туфли, люди из поезда, блестящая юбка рассказчицы. Они кружатся днем и ночью. Это пропасть, на краю которой я стою, в любой момент готовая сорваться.

35

У нас зима. Мы дрожим от холода под нашими вязаными одеялами, ветер бушует за стенами фургона. Дороти говорит, что у нас нет ни гроша. Все вышло совсем не так, как обещал дедушка. Мы больше не совершаем никаких исцелений в церквях. Билл заболел, а дедушка, говорит Дороти, не способен добыть даже снегу зимой. В крыше откуда-то взялась дыра, дождь мочит кастрюли и сковородки Дороти, и они ржавеют. Бабушка в сердцах вышвыривает их за дверь. «Дешевка, хлам! – кричит она. – Будет ли у меня когда-нибудь комплект кастрюль из нержавеющей стали, как у нормальных людей?» Дедушка ничего не отвечает. Он сидит на кровати в большой задумчивости. Задумчивость его столь велика, что выползает из него наружу, заполняет фургон, и кажется, в ней можно увязнуть. Дождь барабанит и барабанит. «Это все ты и твои идеи!» – кричит на него Дороти, а он ей не отвечает, только еще ниже опускает голову и даже мимолетного взгляда на нее не бросает.

Кастрюли всю ночь стоят под дождем, наутро в них полно дождевой воды и насекомых с лапками тонкими, как линии в моих школьных тетрадках, они плавают в кастрюлях, как в бассейне.

Мы, девочки, подросли, все трое. Платья нам стали коротки, жмут в талии и задираются кверху. Колготки тоже малы, но они, наоборот, сползают вниз. Резинки врезаются в попы, попы выглядят смешно, как воздушные шарики, надутые и перетянутые продавцом. Если подумать, в этом году мне исполнится девять лет, а в девять лет ты уже большая девочка. Ничего удивительного, что я выросла из своей одежды.

– Какой же здесь зверский холод, – стонет Дороти. Она сидит на кровати и кутается в одеяла. – У меня на родине не бывает таких холодов.

Когда дождь ненадолго прекращается, дедушка лезет на крышу фургона и заделывает дырку кусками какой-то черной ерунды. Мы слышим, как он топочет на крыше, словно медведь.

– Ой, он сейчас проломит крышу и свалится на нас, – говорит Силвер.

Но он не провалился, все починил, и дождь перестал капать внутрь.

Мы с двойняшками дрожим в платьях и в дождевиках. На мне старая синяя ветровка на молнии, которая принадлежала Силвер.

– Ты должна купить им новые пальто, – говорит дедушка.

– Пальто? На какие шиши? – поднимает крик Дороти. – Пальто на грядках не растут!

Дедушка снимает с полки Библию, и мне сперва кажется, что он хочет ее читать – какой-нибудь отрывок о том, что пальто и взаправду вырастут на грядках, коли положиться на Господа и довериться ему. Если он сделает это, думаю я, то Дороти точно огреет его по голове какой-нибудь своей ржавой сковородкой. Но когда он открывает Библию, она оказывается внутри пустой, как дыня, а в углублении ее лежат бумажные доллары. Теперь я понимаю, что Дороти имеет в виду, когда говорит «поживиться за счет Библии».

– Вот, возьми. Купи им все, что нужно. Я не выношу, когда люди думают, что я не могу о них позаботиться.