Город грешных желаний - Елена Арсеньева

Аретино сдержал слово и больше не приходил. Ни разу не появилась и Джилья: может быть, в ней заговорила совесть? Впрочем, Троянда старалась не думать о ней — видимо, из чувства самосохранения. Научиться ж думать об Аретино было куда труднее… Троянда ждала с замиранием сердца, иногда думая, что пусть уж лучше возненавидит ее потом, после рождения дьяволенка, чем теперь. Иногда была готова бежать к нему, звать его, но в последнее мгновение ноги отказывались слушаться.

Нет, она не судила Пьетро, не винила его. Он всего лишь искусился женщиной, а ее, Троянду, искусил дьявол! Что бы она там ни говорила аббатисе и самой себе, но она не могла забыть острого, всепоглощающего томления, владевшего ею той роковой ночью в монастыре. Тогда она была глупа, неопытна — теперь, став женщиной, она понимала, что хотела инкуба, как можно хотеть мужчину… Она куда большая грешница, чем Джилья! И должна нести тяжесть своего греха, искупить его. Затворничество, на которое она себя добровольно обрекла, и будет искуплением греха. А простил ли ее господь или нет, она узнает, взглянув на дитя.

Троянда все решила для себя: с ребенком Аретино она пойдет к своему любимому и будет смиренно умолять его о прощении; если же родится дьяволенок, она задушит его и тут же покончит с собой, потому что это будет означать, что бог от нее отвернулся, и грех самоубийства будет лишь незначительным довеском на весах его кары.

Теперь мир ее, и прежде замкнутый, сузился еще больше. Все-таки раньше она могла ходить по дворцу, каждый день видеть Пьетро… Теперь к ней являлась лишь пожилая служанка, которая приносила еду, уносила грязную посуду на кухню и забирала белье для стирки. Троянда держала себя так грубо и надменно, как только могла, стараясь уходить в сад, лишь только служанка появлялась, и в конце концов добилась, чего хотела: добрая женщина возненавидела гордячку и ни на мгновение не задерживалась в ее покоях дольше того времени, какое было нужно, чтобы шваркнуть на стол один поднос и забрать другой. В комнатах все заросло бы грязью, но Троянда старательно убирала сама. Этому она научилась в монастыре, где монахиням предписывалось содержать свои кельи в сверкающей чистоте, и теперь мытье полов и обметание пыли стали ее главным развлечением, благо вода в фонтане не иссякала. В доме Аретино царствовала симметрия: в саду, где скрывалась теперь Дария, стояла точно такая же вечно плачущая Ниобея, как в том месте, где до смерти Моллы жила Троянда. В конце концов добровольная затворница так привыкла к Ниобее, что даже разговаривала с ней, когда возилась в крошечном садике. Это было приятным занятием, потому что в эти часы она вспоминала милую, добрую Гликерию, и горькие слезы ее становились тихими и светлыми.

Троянда бесконечно скучала без книг: у нее оставался только томик «Дафнис и Хлоя», уже заученный наизусть и порядком надоевший. Тогда она нашла себе довольно любопытное занятие: подбирала в саду птичьи перья, оттачивала их и на полях книжки записывала красно-черным руджейским вином, которое часто приносили ей к обеду, все русские слова, которые ей удавалось вспомнить: запавшие в память с детства, услышанные от Гликерии… Гликерия часто пела, рассказывала сказки — Троянда с изумлением обнаруживала, что помнит очень много! Теперь ее беспокоило, что книжка закончится, не на чем будет писать. К счастью, она нашла завалившееся за кровать роскошное издание Апулея, но даже не перечитывая, даже не глядя на бесстыдные картинки, начала записывать сказку про девушку Крупеничку, про то, как крестьянскую дочку захватили в плен татары, и никак не могла она убежать из неволи, но помолилась богу — и превратилась в гречишное зернышко, которое унесли на Русь странники, там оно проросло, заколосилось, расплодилось… и поныне жива Крупеничка!

Троянде вдруг захотелось гречневой каши с молоком, да так, что ложись и помирай! Но каши взять было негде, и она перетерпела, хоть запах разваренной гречки томил ее не один день. Только тем и спаслась, что занялась записыванием какой-то другой сказки.

Разумеется, азбуки русской Троянда не знала, все записывала по-латыни и часто обнаруживала, что ей не хватает букв, чтобы обозначить звуки, которые оживали в памяти. Вот, скажем, «ж». Или «ы»! Слова получались корявыми, уродливыми, но все же это занятие доставляло ей огромное удовольствие.

Да-да! Она научилась высекать искры радости в той беспросветной тьме уныния, в которой пребывала! Но самым большим удовольствием оставались сон и видения во сне…

Она не только рано ложилась и поздно вставала. Сон мог ее сморить где попало — хоть в саду, и тогда Троянда засыпала прямо на теплой траве, окутанная сладким запахом роз. Часто, проснувшись, она обнаруживала, что лицо ее залито слезами, но о чем она плакала, что ей снилось, Троянда не помнила. Она часто размышляла: где бродят наши души, когда их освобождает сон? — но никогда не могла вспомнить своих снов.

Дни тянулись, тянулись… так прошло два месяца, отмеченных зарубками на стволе пинии, росшей в тенистом углу сада, два месяца из четырех оставшихся до родин, когда Троянда, которую последние дни донимала какая-то особенная слабость, почувствовала себя совсем плохо.

Началось все с тупой боли в животе. Тянуло, тянуло, что-то медленно, больно сжималось — и так же мучительно разжималось. Потом она обнаружила бурые пятна на рубахе.

Кровь. У нее началось кровотечение! Хорошо это или плохо? Может быть, так и должно быть? Спросить бы хоть кого-то… но спросить было некого — и Троянда решила терпеть. Она промаялась ночь, урывками засыпая, а утром, как всегда, ушла в сад, чтобы служанка, которая принесет завтрак, не услышала ее жалобных стонов: иногда подступала вдруг такая боль, что Троянда невольно вскрикивала. Но тут же зажимала рот ладонью…

Она все твердила себе: ничего, пройдет. А кровь сочилась сильнее, и вдобавок так ныла спина! Троянда ложилась, садилась, снова вставала, пыталась пройтись взад-вперед… Боль не отступала. Чудилось, ей в спину между костями деревянные клинья вколачивают! Наконец Троянда догадалась: надо найти плоское, твердое место и лечь. Спина распрямится — и перестанет болеть.

Она взгромоздилась было на стол, но он был коротковат, свешивались ноги, а они и без того отекали в последнее время. Троянда улеглась на пол, но ее тотчас стало знобить: мрамор показался ледяным, даже сквозь ковер пробирал холод. И тошнило, беспрестанно тошнило!

Она выползла в сад… Тут, у фонтана, ее вдруг вырвало.

Опустошенная, она едва держалась на ногах, но в голове просветлело, и Троянда догадалась, что нужно просто лечь на землю: трава теплая, холодно не будет, и спина перестанет болеть.