Дневник стюардессы - Мариса Макл

Я закрываю глаза и, пока мы едем в аэропорт, тихонько дремлю, убаюканная гудением голосов коллег.

Как только мы загружаемся на борт, у меня возникает неприятное чувство, что полет этот будет очень непростым. Назовите меня как хотите, хоть экстрасенсом, но я всегда чувствую надвигающиеся проблемы и неприятности. Кроме того, сегодня пятница, а пассажиры, летящие на выходные, всегда беспокойнее, чем контингент, летающий по будням. Да еще самолет набит буквально под завязку, и у нас нет свободных мест. Незанятые кресла бывают очень полезны и дают персоналу некую свободу маневра. Например, мы можем посадить рядом тех людей, которые летят вместе, но при регистрации получили кресла в разных рядах. Порой пассажиры устраивают из-за таких мелочей настоящие скандалы. Кроме того, если остаются незанятые кресла, мы сами можем прилечь и хоть немного вздремнуть во время перелета, или пустить туда мамаш с маленькими детьми. Им всегда не хватает жизненного пространства, а если ребенку есть где развернуться, то и окружающих он не так достает. Лететь семь часов с ребенком на руках — героический поступок! А колыбелек у нас мало, да и годятся они только для совсем маленьких детишек.

Мы принимаем пассажиров, и сотрудник аэропорта передает мне с рук на руки двух детей — брата и сестру, которые летят на похороны матери. Ее смерть была совершенно неожиданной, и сотрудница потихоньку просит меня быть к детям повнимательнее и помягче. У меня сжимается сердце. Я часто переживаю, если вижу на борту людей, охваченных горем от утраты близкого человека. При одном взгляде на их заплаканные, несчастные лица я и сама готова разреветься. Почему-то люди всегда думают, что стюардессы летают только со счастливыми людьми, которые либо отправляются на отдых, либо возвращаются с него. А ведь самолетами летают самые разные пассажиры: депортированные, заключенные, те, кто торопится на похороны. Дети без родителей. Одиноких малышей особенно много бывает на Пасху и Рождество, потому что если ребенок живет с мамой, то каникулы часто проводит с отцом, который иной раз обосновался на другом конце страны, а то и вовсе за границей. Такие дети всегда везут с собой кучу подарков (думаю, это результат того, что родители чувствуют себя виноватыми), но если бы папы и мамы видели, каких дети плачут, уткнувшись в кукол и плюшевых мишек, они дважды подумали бы, прежде чем инициировать процедуру развода.

Сначала на борт поднимаются семьи с маленькими детьми. Коляски и прочие средства транспорта остаются в аэропорту и перевозятся багажом. Многие родители суетятся и нервничают во время перелета, и я искренне им сочувствую. Господи, если честно, то я вообще не знаю, как они это выносят. Я-то вечно боюсь что-нибудь забыть, когда собираю свою дорожную сумку, а уж если у тебя на руках пятеро, то собрать вещи, не запутаться в паспортах, визах и билетах, бутылочках и подгузниках — это просто фантастика.

Как только семьи с детьми расположились, в салон вливается остальной поток, болтая и мешая друг другу изо всех сил. Один старичок, по виду типичный американский пенсионер, почему-то одет во все ярко-зеленое.

— Вот это костюмчик, — говорю я с улыбкой.

Он принимает мои слова за комплимент и расплывается в ответ:

— Да уж! И учтите, мне пришлось побегать, пока я раздобыл именно такой! Я твердо решил, что если уж еду в Ирландию, то не должен выделяться среди местных.

Я чуть в обморок не падаю, но у меня хватает ума промолчать. Люди все идут и вдут, проталкиваясь по узкому проходу, хлопая отделениями для ручной клади, переговариваясь о чем-то своем. Мне кажется, что процесс этот будет продолжаться до бесконечности и мы сегодня так и не сможем оторваться от земли. Похоже, сегодня мне достались исключительно непростые пассажиры. В начале ряда сидят осиротевшие дети. Они молчат и даже не плачут. Наверное, шок от ужасной вести еще не прошел. Не знаю, стоит ли говорить им что-то. Может, лучше пока оставить их в покое… После смерти Эмили я далеко не сразу смогла осознать, что я больше не увижу ее, не услышу, как она смеется, и не смогу позвонить ей, чтобы поболтать. Много дней и даже недель спустя меня все еще преследовало ощущение, что это кошмарный сон и я вот-вот проснусь — и все будет как раньше.

Подхожу к детям и говорю, что если им что-нибудь понадобится, то я с радостью помогу, стоит только позвать. Они кивают, и мне кажется, что им хочется просто молчать и сидеть, глядя в окно.

Три ряда кресел заняты вполне адекватными на видлюдьми, а вот потом у нас имеется молодая мама, лет двадцати, не больше. На коленях она держит весьма упитанного младенца. Волосы у него пламенеют рыжим цветом, а щеки буквально малиновые, и я с опаской думаю, нет ли у малыша жара. Хотя, может, это просто диатез. Мамаша выглядит замученной и усталой, и мне ее искренне жаль. Я приношу ей специальный детский ремень и спрашиваю, не нужно ли подогреть бутылочку. Она с благодарностью кивает и извлекает из сумки продовольственный паек рыжего богатыря. Я быстренько бегу за занавеску, наливаю горячей воды в миску и ставлю в нее бутылочку. Молоко дойдет до нужной температуры минут через пять, и если мне повезет, то после еды малыш заснет. Рядом с молодой матерью сидит тощенькая женщина лет восьмидесяти. Ее волосы выкрашены в фиолетовый цвет, и она постоянно дергает меня, резким голосом отдавая короткие команды, словно я ее личная горничная:

— Девушка, проверьте, на месте ли мое пальто из верблюжьей шерсти, которое я убрала в отделение для ручной клади.

Я точно знаю, что пальто на месте, потому что несколько минут назад сама убрала его туда. Ради, сохранения мира я послушно проверяю пальто и заверяю старушку, что с ним все в порядке. Стоит мне отвернуться, как она дергает меня за юбку и опять спрашивает про пальто, и только тогда я понимаю, что бедняжка в маразме. Должно быть, это болезнь Альцгеймера. Не повезло! К тому моменту как мы приземлимся завтра в Дублине, я успею проверить пальто не менее трех тысяч раз. Дальше и с другой стороны от прохода сидит очень полная женщина. У нее очки с толстенными стеклами, и мелко вьющиеся мышиного цвета волосы. Дама негромко просит меня принести ей специальный ремень, который позволит пристегнуть к креслу ее габариты, и я выполняю просьбу. Пока я вожусь с ремнем и показываю даме, как он работает, до моего носа долетает весьма ощутимый запах алкоголя. И в следующем ряду я обнаруживаю толстого мужика с трехдневной щетиной и сальными волосами, собранными в конский хвост. Еще у него имеется золотая цепь вокруг жирной шеи и отвратительная, гнусная усмешка на опухшей роже. Перехватив мой взгляд, он подмигивает, и я чувствую, как по спине бегут мурашки. Ох, не нравится он мне!