Пять президентов - Павел Багряк

Итак, заперев ящик стола, он хотел было встать со своего места, чтобы выйти в парк и подышать утренним воздухом, как вдруг зазвенел звонок, вызывающий его в кабинет президента. Джекобс «погасил» его, подумав при этом, что, вероятно, опять западает какая-нибудь клавиша сигнализации, но звонок вновь зазвенел, вернув Джекобса чуть ли не от двери. Тогда Джекобс, опять погасив звонок, поднял телефонную трубку и набрал номер дежурного электрика.

– Гремон? – сказал он. – Я был бы рад вас увидеть, тем более что вы, вероятно, ужасно соскучились по работе.

И положил трубку. Пожалуй, кроме маленькой Адель и самого себя, Джекобс считал всю президентскую прислугу откровенными нахлебниками и лентяями, особенно неандертальцев из команды О'Шари, которые умели только стрелять, но, к сожалению, сами никогда не становились мишенью. Зато для всей прислуги Джекобс был даже большим президентом, чем сам президент, поскольку их благополучие зависело не столько от предвыборной речи президента, сколько от настроения «старика». Ему подчинялись безоговорочно и мгновенно, и потому молодой Гремон явился так быстро, словно стоял за дверью, а не бежал к усадьбе через весь парк.

Джекобс молча кивнул ему, ответив на приветствие, и показал глазами на дверь кабинета. Гремон понял, что президент отсутствует, иначе без сопровождения Джекобса туда нельзя было войти даже самому министру внутренних дел, и, пожалуй, только смерть имела некоторый шанс посетить президента, не спрашивая разрешения старого слуги.

Поправив на плече сумку, Гремон неслышно скользнул в кабинет, но уже через секунду с громким воплем выкатился наружу спиной вперед и, странно глядя на Джекобса, выскочил из комнаты. А на столе вновь зазвонил звонок! Тогда Джекобс медленно приблизился к дверям, аккуратно приоткрыл их и увидел президента.

Тот сидел за столом, нетерпеливо и зло глядя на старого Джека. И все же, отдавая дань традиции, президент сначала сказал то, что говорил последние пятнадцать лет, чтобы затем, не дожидаясь традиционного ответа, сказать совсем иное, что не сказать он уже не мог:

– Ты отлично сегодня выглядишь, Джи, но это вовсе не значит, что тебе позволено посылать вместо себя разных молодчиков!

Происшедший затем короткий диалог состоял из одних вопросов, начисто исключающих какие-либо ответы.

– Как, вы здесь, Кен? – тихо сказал Джекобс.

– А где я должен быть, Джи? – сказал президент.

– А кто же поехал на вашей машине в благотворительное общество, чтобы произносить там речь?

– Джекобс, ты молился сегодня утром? – спросил президент.

– В таком случае, Кен, – сказал Джекобс, – вам, вероятно, не понравилась речь, которую вы репетировали сегодня в зеркальном зале?

– Ты шутишь, Джи? Или ты забыл, что перед благотворителями я выступал на той неделе?

– Но вы забыли, Кен, что тогда вы говорили за алкоголиков, а сегодня должны были говорить против?

– Ты не путаешь меня со своим двоюродным дедушкой, о котором сам говорил, что он умел чревовещать?

– А вы уверены, Кен, что перед вами стою именно я? – парировал Джекобс.

И они оба умолкли, потрясенные взаимной дерзостью. Наконец Джекобс, собравшись с мыслями, решил сказать свою коронную фразу, которой явно не хватало в сегодняшнем утреннем ритуале:

– Мы хвалим других, Кен, лишь для того, чтобы заслужить похвалу в свой собственный адрес.

– Узнаю! – сказал президент. – Это ты! Слава Всевышнему! – И он перекрестился.

Все встало на свои места, опять все задышало покоем, и президент, выйдя из-за стола, доверительно сообщил Джекобсу, которому – только одному – мог позволить знать об этом:

– Джек, у меня опять что-то происходит с головой!

– Ничего, Кен, – как всегда философски, заметил Джекобс. – Пока происходит с головой, это никто не замечает, но когда происходит с ногами…

– Я точно помню, – продолжал президент, – как вчера вечером молился в часовне, и… больше ничего не помню! Тебе не кажется это странным?

– Нет, господин президент, – ответил Джекобс. Ни для кого из приближенных, для Джекобса тем более, не было тайной, что склероз уже давно запустил свои когти в старческую голову президента. – Если бы вчера после молитвы вы не выпили целую бутылку рома, – продолжал Джекобс, – и не раскладывали бы до часу ночи пасьянс, тогда бы мне показалось это странным.

Президент изменился в лице и вновь перекрестился:

– Побойся Бога, Джи, что ты говоришь!

– Если я буду бояться Бога, – сказал Джекобс, – он подумает, что меня уже нет в живых.

Президент побледнел и вдруг встал на колени.

– Господи, – воскликнул он, – прости мою грешную душу! Клянусь тебе, что отныне и навсегда мои руки не прикоснутся к картам и душа моя освободится от этого порока! А губы мои забудут то мгновение, когда последний раз они окропились вредным алкогольным ядом…

– Кен, так вы все же будете произносить речь против алкоголиков? – сказал Джекобс. – Тогда пора торопиться, там назначено на десять утра, а речь ваша, как мне кажется, уже отрепетирована.

Президент ничего не ответил, поднялся с коленей и прошел вдоль всего кабинета, внимательно разглядывая портреты своих предшественников и беззвучно шевеля губами. Вероятно, он каждому из них произносил свой приговор, восхваляя при этом свою собственную воздержанность от мирских страстей.

Всю эту десятиминутную процедуру, пока президент сводил личные счеты с портретами своих предшественников, старый Джекобс, не шелохнувшись, привычно стоял в дверях, чуть-чуть полуприкрыв глаза. Ему на ум пришла известная мысль Ларошфуко, и он повторял ее время от времени, как молитву: «Если уж дурачить людей, то нужно дурачить их долго, как это делали в Риме».

Наконец президент умирающим голосом попросил Джекобса прислать сына и в ожидании Арви сел в кресло.

Молодой бандит со всего размаха бросился отцу на колени, отчего кости хрустнули даже у старого Джекобса.

– Ты молился сегодня, сын мой? – спросил его президент, хотя Джекобс мог дать голову на отсечение, что Арви знает только одну молитву: «Папа, дай мне пятнадцать кларков!»

– Два раза! – соврал Арви и тут же помолился в третий: – Папа, а ты дашь мне пятнадцать кларков?

– Хорошо, сын мой, но прежде мы отправимся в церковь Святого Марка, где скоро начнется служба.

– Сейчас?! – сказал Арви, словно ему предложили запить десяток пирожных стаканом касторки. – О нет, папочка, ведь ты обещал мне зоопарк!

Ему ничего не стоило выдумывать чужие обещания, так как он очень надеялся на то, что у всех взрослых рано начинается склероз.