Сиамские близнецы - Лариса Захарова

Гесс слушал Дорна и думал:

«Все-таки в Англии понимают, что Адольф хочет воевать в Европе. А я хочу, чтобы Англия помогла рейху решить свои проблемы без единого выстрела — до тех пор, пока это будет возможно. Без войны с Россией нам все равно не обойтись. Но к этой войне мы должны подойти, не разменявшись на пустяки. Чтобы было так, нужна политическая поддержка Британии. Во всем… От аншлюса Австрии до колонизации Польши. Иначе любые действия, планируемые на ближайшие годы, равны самоубийству. Нам нельзя повторять ошибок тупых вояк кайзера. Нельзя — никогда! Адольф уповает на свое провидение… Провидение, конечно, хорошо, особенно когда оно подкреплено делом. Успех на Рейне пока ничего не доказывает. Хотя безусловно сыграл на подъем патриотического духа нации и укрепил веру немцев в фюрера. А представить, что пришлось бы убираться с Рейна? Крах! И внутренний и внешнеполитический. Я об этом говорил. Я этого боялся. Я не могу позволить себе быть таким же лихим авантюристом, как Адольф, потому что все ему смотрят в рот и слепо подражают, но кто-то же должен думать…»

— Я читал вашу докладную, Дорн. Вы не вполне доверяете Венсу? Отчего вы молчите о его предложении? Он помог вам в деле с документами Идена. Стало быть, показал свои возможности.

— Я отдаю себе отчет, господин рейхсминистр, что подобные дела вершатся не на уровне Венс — Дорн. Мы можем стать лишь посредниками. Но в своей докладной я упомянул людей, которые могут уполномочить Венса. Это люди высокого круга. Пока я не вхож в него.

«Мне нельзя пережать, — думал Дорн. — Нужно, чтобы он сам подтолкнул меня к тем кругам, которые пойдут на взаимосближение. Это произойдет вне зависимости от того, стану ли я активным посредником или нет, но я должен знать о сближении как можно больше. Этим процессом, конечно, я не смогу управлять ни при каких условиях, в лучшем случае мы с Багратиони попытаемся его притормозить».

— Я дам вам рекомендации, — помолчав, сказал Гесс. — У меня в Британии есть добрые знакомые, которые помогут вам оказаться в хорошем обществе. Но это дело будущего. А пока скажите Венсу, что с ним хотел бы встретиться герр Вольтат, уполномоченный… Впрочем, не нужно говорить пока, кем и на что уполномочен Вольтат. Достаточно сказать, что он человек из Министерства экономики.

— Если Венс пойдет нам навстречу, я должен просить ввести и меня в круг более влиятельных лиц, не так ли, господин рейхсминистр?

Гесс одобрительно кивнул:

— Разумеется. Но не будьте слишком настойчивы. Англичане не должны думать, что в подобных контактах мы нуждаемся больше, чем они.

«Удивительно, — подумал Дорн, — мнения рейхсминистра и пиллавского гауляйтера Банге совпадают. Или оно настолько давно выработано, что уже стало партийной установкой?»

— Но существуют, — продолжал Гесс, — и противники нашего сближения. Они непременно найдут и своих посредников, чтобы сорвать наши планы. Кто станет ими? Монархисты? Клерикалы? Откуда они придут, можно предположить. Из Польши, из Чехии, из Австрии — оттуда, где нас сегодня боятся. И они будут бояться еще больше, если их традиционный защитник, Великобритания, возьмет нашу сторону.

— Я понимаю вас, господин рейхсминистр…

— Значит, Дорн, вы поняли, что входит в вашу задачу. Да, нейтрализация этих людей и их действий. Как вы станете выполнять задание, дело ваше. Метод убеждения, перевербовки? Пожалуйста… Компрометация? Ради бога… Я могу вас кое в чем сориентировать. Но прежде ответьте, кто у вас есть в Польше, в Австрии, в Чехии?

— В Вену назначен Фриц Дост, мы давно работаем вместе, я могу на него положиться. В свое время в Лондоне я познакомился с советником нашего посольства в Варшаве фон Шелией, оказывал ему некоторые услуги, надеюсь, он о них не забыл. — Дорн назвал имя фон Шелии не случайно, теперь можно будет объяснить, почему он, Дорн, выходит на аккредитованного в Польше дипломата из баронского рода: с санкции рейхсминистра Гесса, а потом, когда связь между ним и фон Шелией отладится, можно будет говорить — по заданию рейхсминистра Гесса. Но назвать по тем же соображениям имя доктора Гофмана Дорн счел нецелесообразным. Гесс наверняка будет проверять, и если ему будут понятны контакты Дорна с бароном-дипломатом, то сохранившиеся отношения Дорна — офицера СД с бежавшим из-под стражи антифашистом вызовут вопросы. — К сожалению, в Чехословакии мне опереться не на кого.

— Плохо, — ответил Гесс — Ищите людей в Праге. Потому что одним из вероятных провокаторов станет друг президента Бенеша профессор Карлова университета Дворник — он теолог или теософ, но суть не в том. Мало того, что ему доверяет Бенеш… У Дворника учился Шушниг, да-да, Курт Шушниг, австрийский канцлер. Дворник будет представлять интересы обоих пигмеев… За Австрию и Чехию может хлопотать и принц Гогенлоэ — нам пока неясна его позиция. Но мы знаем о его отношениях с Ванситартом. Вы получите черновой материал — записи бесед Ванситарта и Гогенлоэ, но уже вам делать выводы, чью сторону держит принц. Учтите, он крайне хитер и увертлив. Он нужен нам как совершенно наш человек, поэтому важно определиться с ним. Если же он отшатнется… — Гесс гневно свел густые брови. — А для фон Шелии у вас тоже найдется дело. Запомните такое имя — генерал Бургхарт. Начав разрабатывать контакты поляков и англичан, направленные против нас, вы безусловно придете к генералу. Он не подчинен даже Лиге наций, он вне влияний. Влияет на Бургхарта только сам Бургхарт. Кстати, — продолжил Гесс с язвительным смешком, — он бывший муж нынешней жены полковника Бека. И как то ни парадоксально, бывает у Беков в доме, там его дочь, что не мешает пребывать Бекам и Бургхарту в отличных отношениях. У поляков даже появился анекдот: «Один офицер спрашивает другого: "Где ты будешь встречать рождество?" Тот отвечает: "У себя дома". — "И много у вас ожидается гостей?" — "Да нет, только свои: будет моя жена, жених моей жены, моя невеста, муж моей невесты и жена жениха моей жены"», — Гесс заливисто расхохотался.

XXVI

С Принцальбертштрассе Дорн направился на международный почтамт. Писем ему не было. И вдруг он почувствовал, что выбит из колеи. Встреча с Гессом ошеломила, задание, пока не до конца ясное, вселило в него беспокойство. И он почувствовал, как ему не хватает сейчас милой эпистолярной болтовни мисс Нины. Неужели ее письма заняли такое большое место в его жизни? Какой интересный человечек проглядывает сквозь ее письма! Тонкий, живой, наблюдательный! Умный и деликатный. «Видимо, не может душа долго терпеть холодную пустоту, — думал он с грустью и нежностью. — Я избегал женщин… Но появилась она. И помимо собственной воли… Слаб я, однако, слаб. Эгоистичен. Не хочу оставаться сильным. Не хочу лишать себя радости. И время сейчас другое, мое положение стало прочнее, а Нина далеко от всевидящих глаз гестапо, чтобы бояться за последствия наших встреч», — Дорну очень хотелось быть спокойным и за себя, и за Нину, очень хотелось предполагать, что еще не один год он будет посылать ей письма и наслаждаться ее обществом — она так молода, к чему ей торопиться замуж, а сам он уж не так молод, чтобы годиться в женихи.

Дорн купил конверт и несколько листков почтовой бумаги. Прежде всего составил шифровку для Багратиони. «Красный князь Гиви» и Центр узнают, что Дорн был принят Гессом и получил «добро» на посредничество между Венсом и имперской промышленной группой, с немецкой стороны ее будет представлять видный чиновник Министерства экономики Вольтат, что Дорну поручено выявить контакты представителей Польши, Чехословакии и Австрии с противниками англо-германского сближения в Великобритании, предложено при этом обратить особое внимание на деятельность профессора Дворника, принца Гогенлоэ и генерала Бургхарта.

Письмо Нине он писал долго, подыскивал слова, боясь сбиться со светского на сердечный тон.

Как в былые дни, к себе, на свою берлинскую квартиру, шел через парк. Когда позади остались городок аттракционов, танцзал и пруд с лодочной станцией, когда нашел привычную тропинку к старой боковой калитке, накатила тоска. Хотя, как прежде, не возник приносящий боль образ Лоры, с которой он так часто здесь бродил. Неужели он забыл ее? Нет… Осталось благоговение перед ее памятью, осталась благодарность, ведь это Лора согрела самые одинокие годы его жизни, помогла обрести себя. «Печаль моя светла…» — вспомнился Пушкин.

На улице Дорна ждал Дост — изрядно навеселе. День выдался прохладный, но Дост был без шинели. На черном кителе висел крест — новенький и блестящий.

— Наконец-то… — с ноткой облегчения проговорил Дост, подойдя к Роберту почти вплотную. — А я боялся, ты не придешь. Сразу… ту-ту… Значит, ты летишь тем самолетом, что мы летели на Хитроу… Сколько лет прошло! И приходится расставаться… Жаль. Да! Я дал твой адрес, уж ты не сердись. К нам придут гости. Макс Боу… Он теперь не просто Макс, а гауптштурмфюрер Боу — всем стоять смирно!