Истребители танков - Владимир Зюськин

Суслопаров, Силин и Колесников с трудом увели Заянчковского от тела Якушина.

21 августа. Тело М. Г. Якушина обмыли, одели и отвезли за реку Прут — на территорию СССР. Похоронили на кладбище в городе Бельцы.

С женой и дочерью погибшего товарища мы переписывались до 1949 года.

Началось стремительное наступление. Бригада двигалась по незнакомой румынской земле. Дорога то спускалась в лощину, то круто поднималась вверх, и тогда бойцам приходилось идти за машинами, держа наготове деревянные чурки, чтобы в критический момент успеть подложить их под колеса.

Навстречу попадались пленные румыны. Они шли одиночками и группами, уже без конвоя, держа белый флажок, и, взмахивая руками, что-то кричали в знак приветствия. «Проезжаем мимо пяти хаток, стоящих на отшибе вдоль дороги, — вспоминает Нежурин. — Они крыты дранкой, труб нет. Оказывается, за вывод дымохода на верх крыши накладывался непосильный для бедняка налог. А потому дым выводился на чердак. Залезли мы как-то на один из чердаков и вымазались сажей, как черти. Чудно нам это казалось.

Еще удивляло поначалу, что крестьяне часто просили у нас табаку. Вроде, живут в деревне — почему же не сеют табак? Потом узнали, что и на него существует большой налог.

Вот стоит с мотыгой крестьянин и смотрит на нас вопросительным взглядом. Словно спрашивает: с чем вы пришли на нашу землю, что несете нам? На нем залатанная одежда из самотканого полотна. На голове шляпа. Одет в рубаху навыпуск. Поверх — жилет из невыделанной овчины. Штаны в обтяжку, на ногах меховые чувяки, стянутые шнурочками.

Живет этот крестьянин в горах. Кроме овец, ничего не видит. И наверно, не знает даже, что рядом с его угнетенным народом живет народ, который сверг власть капитала и стал свободным».

После Ясско-Кишиневского разгрома враг бежал, но смерть сеял по-прежнему. Батарею, в составе которой воевал Нежурин, бомбила группа немецких самолетов. «Неожиданно раздалась громкая команда: «Ложись!» Над нашими головами завыли бомбы, — вспоминает он. — Все сильней и сильней, все ближе их душераздирающий вой. Где-то рядом раздался взрыв, второй, третий…

Когда опасность миновала, к нам подвезли орудие и убитых бойцов первого расчета. С запекшейся кровью на груди и устах лежал кубанец Фитисов. Он был не молод, но жизнерадостен, смел и не раз приходил на помощь товарищам в трудную минуту. Еще вчера пел вместе с нами, а сейчас его нет…

Тяжело ранены наводчик младший сержант Ситников и заряжающий Лабутин — всего прошило осколками. Он тихо стонет и прощается с нами. Просит передать матери, что свой долг солдата выполнил честно.

Напрасно мы утешали Лабутина, говоря, что поправится. Он умер вечером. Мы ехали уже без песен, с ненавистью провожая глазами пленных румын.

Не могли мы знать тогда, что вскоре Румыния повернет свои войска против фашистов и будет громить их заодно с нами. Население воспримет это с радостью. Стар и млад выйдут на улицу, чтобы приветствовать нас. Они будут протягивать хлеб, сыр, молоко, фрукты. Девушки забросают нас цветами. Румыны, прозрев, увидят в нас освободителей. Если б всегда и везде народы так встречали друг друга! Ведь люди всех национальностей едины в своем стремлении к счастью, которое невозможно без мира, без взаимного признания и уважения».

Не важно, какой ты нации, важно, какая у тебя душа, — так оценивает людей Василий Савельевич. Нередко вспоминает Нежурин Дибирова, который, заваривая чай, словно совершал священный обряд. На добродушные подначки он не обижался и в ответ протягивал кружку с таким ароматным напитком, какой сумеет приготовить далеко не каждый.

Не забудется и казах Такиров, который брился часто и подолгу, срезая густую растительность с лица и шеи. Сказал ему как-то Василий: «Ох и зарастаешь! Я старше на год, а еще ни разу не брился».

— Капкас, Средний Азия — борода быстро растет, товарыш Нежурин. Давай тоже побрею. Ты мохом оброс. Нэкрасиво так, честный слово, нэкрасиво!

Уговорил. С тех пор Нежурин начал бриться регулярно.

Хорошие, дружные были эти ребята — Дибиров и Такиров. Да не пришлось им дожить до дня Победы. Погибли оба в Чехословакии — от одного снаряда, угодившего в их окоп.

29 августа 44 г. Движемся на Плоешти из г. Рымницкий. Вчера ели свинину с луком и огурцом. На десерт — сливы, яблоки, арбузы, дыни, виноград, абрикосы. Какой-то человек подошел и пригласил на обед. «Где вы возьмете столько пищи? — засомневались мы. — Нас много». А он гордо заявил: «Я владелец ресторана, так что не извольте беспокоиться. Только вот вино из двух подвалов солдаты выкачали»…

Первый раз в жизни видели живого буржуя. Он приехал из Черновиц, захватив с собой русских официанток. Было на обеде и вино. Оказалось, что у него еще два подвала — они остались не тронутыми. Жаловался, сволочь, на убытки, а сам всю жизнь пьет, как вино, кровь ближних.

Так нам довелось на территории Румынии пообедать в ресторане русского собственника. А до этого многие из нас не верили, что действительно за границей владельцами предприятий являются отдельные люди.

1 сентября. Мимо нас провели полторы тысячи пленных. Среди них примерно треть — власовцы. Многие плакали от радости, что попали в плен к русским: как бы ни решилась судьба, а привезут на Родину.

В Плоешти горят нефтяные скважины, вышки, цистерны. Союзники специально разбомбили нефтяные запасы, чтобы не достались нам. Ну и «помощнички»!

2 сентября. Отмечали день рождения М. М. Зайцевой — новой машинистки политотдела бригады. Танцевали, пели, играли в третий лишний. Мне захотелось почитать стихи. Декламировали из Пушкина, Есенина, Маяковского, а также из Некрасова.

Вечером следующего дня майор Суслопаров устроил мне разнос по поводу строк: «Назови мне такую обитель, я такого угла не видал, где бы сеятель твой и хранитель, где бы русский мужик не стонал». Дескать, прочитав эти строки, я выступил против Советов, против партии.

Я сказал, что, если бы он был наркомом просвещения, то наверняка выбросил бы из школьной программы стихи великого певца народного горя. Суслопаров еще больше рассвирепел и стал кричать, что такие стихи читать нельзя, тем более рядовым, что он доложит начальству. А я сказал, что в штабе артиллерии 40-й армии полковник Никифоров сам задавал офицерам вопросы по литературе, искусству и восхищался тем, что я первый отгадывал, отвечая ему стихами.

— Не знаю никакого твоего полковника, но чтоб этого больше не было! — закончил он.