Звезды. Неизвестные истории про известных людей - Михаил Грушевский

Когда мне сделали операцию, за мной приехал папа. Медсестра ведет меня по коридору, а папа стоит в самом конце. Профессор ему говорит: «Феоктист Евстигнеевич, позовите ее!» А папа не поверил, он не хотел звать меня, потому что привык, что я не слышу. Там были деревянные сиденья, как в кинотеатрах. Папа рядом стоял. Профессор его все-таки заставил меня позвать: «Катя, доченька моя!» И вдруг я ответила: «Ой, папа!» – и бросилась к нему. А он меня не поймал, потому что в это время упал. И мы оба немного поранились об эти деревянные сиденья. Вот такая у нас была встреча.

2

Нам дали квартиру в длинном-предлинном бараке, как общежитие. Там я мешала всем. Я старалась петь очень громко. Для меня не существовало преград. Я громко пела и не давала спать соседским детям. Тетя Паня Ваганова все время нам стучала: «Феня, уйми свою Катьку, заткни ей глотку. Надоело! Дети не спят!» Я пела и во Дворце культуры, и в Доме офицеров. Когда я поздно приходила – несчастная артистка, – то папа бил меня всем, что попадало под руку. И маме доставалось. А мама была столбовая дворянка из трижды раскулаченной семьи. И она все терпела от папы. Он был такой «бензин – керосин», а мама была кроткая, интеллигентная. И все время за меня заступалась.

Папа приучал нас есть в тишине. Однажды сидим, едим. И вдруг Люся – старшая сестра – как даст мне. Я, недолго думая, бултых ей ложкой в лоб. Что тут было! Папа встал и все, что было на клеенке – первое, второе, компот, ложки, чашки, – сдернул на пол. И меня ударил этой клеенкой по лицу, по голове. А мама закрыла меня собой. И ей досталось. Мама всегда заступалась за детей. А папа всегда воспитывал. Я очень люблю за это папу. Когда я была маленькой, я со всеми дралась, всех избивала. Но благодаря папиному воспитанию я поняла, что на свете есть не только я…

3

Я была настолько неспокойным ребенком, что меня каждое лето отсылали жить к тете в тайгу. Там, конечно, я была хозяйкой. А деревню каждую весну заливало водой. У нас перед воротами был маленький зеленый бугорок, который не заливало, потому что он был высокий. На этом бугорке я развивала в себе акробатку, гимнастку и пела во все горло. Я делала мостик и ходила на руках. Потом мне давали небольшую табуретку, я становилась на нее, мне ставили полстакана воды на лоб, и я нагибалась до пола, не пролив ни капли, – вот такая я была гибкая.

Меня тетя мучила молитвами, заставляла учить «Начало», «Богородицу». Я знаю столько молитв – жуть. Глаза закрываются, а тетя меня на ночь глядя заставляет молиться. Пока поклоны не побьешь, тетя не даст заснуть. Вот так и прошло мое детство: смешное, несуразное, боевое.

Я рано пошла работать. Сама зарабатывала и покупала, что хотела. С первой зарплаты купила замшевые полуботинки на высоком каблуке и пальто. Стыдно, конечно, но только себе. А потом все деньги отдавала маме. Мы на это питались. Мои баснословные по тем временам деньги – 300 рублей – были добавкой к папиной зарплате. Я работала во Дворце культуры ночью, в «Росбакалее» – с утра, а потом бежала на телефонный завод. После представлений и репетиций я еще намывала кулуары. Мы надевали щетки на ноги и натирали паркет. После этого меня повесили на Доску почета. Я думаю: «Чего меня фотографируют? Это для хора?» А оказалось, как уборщицу для Доски почета. Ой, как я плакала, как ревела белугой на весь Дворец культуры: «Снимите фотографию!» Как все уговаривали: «Катюша, это же не позор». – «Как не позор? Я артистка, я пою в хоре, а тут – уборщица третьего кулуара».

4

Папа никогда не считал меня артисткой. Хотя он, конечно, видел, что я хорошо пою. «Артистки – это Шульженко, Зыкина, Русланова. Куда ты лезешь? Что ты позоришь нашу фамилию?» Я наряжалась в мамины тряпки, туфли с каблуками, пела. Не было краски, и я брови подводила угольком. Надо, не надо – неважно. Главное, что накрашена. Мама меня научила румяниться свеклой, у нас же были свои овощи. У меня есть снимки, папа фотографировал. До чего страшная! Но накрашена, значит – артистка! Я была здоровая. Грудь! Косища вот такая! Говорила: «Рубиль!» Хотя прекрасно знала, что надо говорить «рубль», а все равно: «Рубиль». Знала, что надо говорить «что», но говорила «чо», я была россиянка до мозга костей. Меня так воспитал папа. У нас на стене всегда висели портреты членов правительства. Когда я посмотрела фильм «Волга-Волга», я просто заболела. От красоты главной героини у меня поднялась температура. Я с ума сходила в молодости от Гурченко и от Орловой. И мне всегда хотелось быть такой же – петь, плясать.

Я попала в Москву на конкурс самодеятельности. Стала лауреатом, и ко мне подошли председатель жюри и Любимов, главный режиссер театра на Таганке. Они сказали, что могут оставить меня в Москве учиться. Но я все равно уехала в Пермь, потому что надо было работать. И потом – папа же меня убьет, если я останусь в Москве. Я вернулась домой всех обрабатывать. Месяцев через восемь пришел вызов, чтобы я приехала с родителями в Москву.

Когда я стала знаменитой, папа только плакал: «Катерина, ну зачем тебе это надо – на сцене для всех стоять? Давай споем вдвоем». Он все время ворчал. Я уже была в газетах, в журналах, но все равно – «дерьмо». «Не артистка, а дерьмо!»

Зинаида Шарко

Зинаида Максимовна Шарко родилась 14 мая 1929 года в Ростове-на-Дону. Окончила ЛГИТМиК. Актриса Ленгосэстрады, Ленинградского АБДТ имени Горького.

Первая роль в кино – в фильме «Мы с вами где-то встречались».

Награждена орденом Почета в связи с юбилеем БДТ. Лауреат театральной премии «Пять вечеров». Удостоена медали «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.». Лауреат художественной премии «Петрополь» за 2002 год. Народная артистка РСФСР.

1

До войны я вела дневник. А в дневнике у меня было записано: «Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее нужно так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы» (Островский). «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой» (Гете). Это выписывала девочка 10-ти лет. Естественно, у меня был записан афоризм: «Умри, но не давай поцелуя без любви» (Чернышевский). Еще там у меня была запись: «Если вы не напишете мне письмо, я залезу на дерево и буду жить, как обезьяна. Если вы мне напишете, я останусь на земле и буду жить, как человек» (Аркадий Гайдар). Вот такие записи. Меня мучило, что я ничего не делаю для Родины. И вот в это время объявляют, что началась война. Наконец-то! Я буду служить своему народу. Мне было 12 лет, я училась в четвертом классе. Я собрала трех пацанов из нашего двора, и мы пошли в военкомат – проситься на фронт. Конечно, нас никто не взял.

2

Вдруг по радио объявляют: «Мальчики и девочки, умеющие петь и читать стихи! Дом пионеров объявляет прием для обслуживания госпиталей в Чебоксарах и в Чувашии». Конечно, я пошла. Меня сразу приняли, и началась хоть какая-то жизнь. В Чебоксарах позакрывали половину школ и на их месте организовали госпитали. Мы ходили по госпиталям с концертами. Спали в школах на полу. Меня и еще одну девочку, которая очень хорошо пела, посылали в палаты для тяжелобольных. Первые два года мы пели грустные песни, а потом начальник госпиталя сказал: «Девочки должны читать что-то более жизнерадостное. Мы же выигрываем войну». Я перечитывала «Крокодил», пела частушки, рисовала себе усики, как у Гитлера, чтобы смешно было. Однажды ко мне подходит какое-то кудрявое чудо, она представилась как артистка и снайпер. Говорит: «Девочка, дай мне честное пионерское слово, что ты станешь артисткой». Я дала ей честное пионерское слово.

Помню, что после репетиций нам на весь ансамбль приносили большой пирог с горохом. Мы делили его на кусочки со спичечный коробок. Я во Франции ела пирожные, которые любила Сара Бернар. Я ела пирожные, которые обожал Шопен. Но ничего вкуснее этого пирога с горохом я не ела никогда.

3

Я приехала в Чебоксары из Новороссийска, когда мне было девять лет. И пришла в класс, а у них уже был готов спектакль к первомайскому утреннику. Я не успела выучить текст и получила роль ромашки. Мы с мамой сидели на полу, вырезали лепесточки, делали мне шапочку. В следующий раз я играла Золушку. Учительница решила, что Золушка кудрявая. А у меня безнадежно прямые волосы, и я очень страдала от этого. Волосы мне накрутили на папильотки. На уроке все дети как дети сидели, а я – артистка. Потому что после уроков должна быть кудрявая. А уже в 4-м классе я была героиней всего города и пела главную партию козы в опере «Волк и семеро козлят».

Во 2-м классе мальчишка, которого звали Никита Хрущев, дернул меня за косичку. Я взяла тяжелый пенал и двинула ему по башке. У него было сотрясение мозга. Тогда я получила двойку по поведению. А как-то был урок ботаники. Учительница меня вызвала, я встала и молчу. И вдруг Тамарка Кабакова говорит: «Она с Ленькой Дубининым в карты играла на последней парте!» Я встала и врезала ей пощечину. Что за донос? Что за предательство? Прошло много лет, и мне пришлось дать пощечину одному известному артисту БДТ. Но я и тогда сказала: «Так меня учили поступать в средней школе № 1!» Чебоксарское воспитание сохранилось надолго.